Рецензии

Я очень эмоциональный человек, ярко реагирующий на несправедливость в фильмах. Каждый раз, когда смотрю Джейн Эйр, во мне просто кипит ненависть, кажется, я могла бы самолично придушить тетю главной героини. Но ЭТОТ фильм... Не вызвал у меня никакого возмущения. Уже в самом начале был задан тон, намечено направление развития событий, и я была к каждому следующему шагу, по сути, готова. И каким-то образом меня этот фильм не смог ничем удивить.

Если убрать все границы, освободиться от всех условностей, то не останется ничего. Не будет ни фундамента, ни потолка, и ориентироваться перестанет быть возможным. Я смотрела его со спокойным безразличием, которое иногда прерывалось небольшой тошнотой, ибо безусловные рефлексы у меня исправно работают.

Происходящее настолько за всеми гранями, что я была просто не в состоянии оценивать степень непозволительности, извращенности деяний главных героев - в моем мире просто не существует таких значений, которые могли бы как-то категоризировать то, что нам фильм демонстрирует.

При желании, я уверена, можно придумать уйму изящных объяснений, увидеть красноречивые метафоры, найти 'скрытый смысл'... Но я вижу следующее: это просто реализация желаний перверта. Здесь извращения не являются инструментом, они - самоцель. Два часа грязи, насилия и жестокости. Просто нам хотели показать 'какие фашисты плохие'? Не увиливайте, господа создатели, если бы вас это все не будоражило, вы бы не купались в испражнениях и крови под крики несовершеннолетних, и своих злодеев вы даже не соизволили наказать, а жертв хоть как-то утешить (хотя, справедливости ради, можно предположить, что наказание для господ было достижение такого уровня сексуальных отклонений, что дальше идти особо некуда и голод уже ничем больше не утолить, а утешение молодых людей - смерть.) Какая бы тема, по словам тонких ценителей, не скрывалась за происходящим, выбранная форма достаточно специфична, чтобы усомниться в психическом здоровье режиссера и сценаристов в первую очередь.

Не надо поощрять создателей яркой реакцией, которой ждет эксгибиционист, демонстрирующий свой член какой-нибудь случайной девушке в парке. От любой реакции, особенно отрицательной, он испытает оргазм. Не давайте им этого удовольствия.

Искусство для меня - восхваление добра, человеческого гения и вечной победы порядка над хаосом. Для многих сейчас это (взягланите только на современное «искусство») хаос в чистом виде, заключающийся в отсутствии элементарных знаний, чувства гармонии и уж тем более даже намёка на мастерство. Зато сколько денег на этом можно седлать! Публика-то все скушает, только рекламу придумай впечатляющую.

Но это так, к слову. Когда прочитала, что такое прозвали шедевром, режиссера - чуть ли не Богом, а в сюжете разыскали высокую философию, мне захотелось выйти в окно. Люди, вы что? Откровенная пропаганда насилия, извращений, жестокости и фашизма в открытом виде - И ЭТО ИСКУССТВО? И это ещё лежит в Интернете в свободном доступе - а потом будем удивляться и возмущаться, почему это дети у нас с такими странными наклонностями. Да потому что напитались мыслями такого вот «искусства»!

Мне очень страшно представлять тех людей, которые работали над этим фильмом, и я, чего греха таить, даже благодарна тем, кто не позволил снимать эту гадость режиссеру дальше. Это просто уму непостижимо, что такой рассадник зла вообще выпустили на экраны. Это не кино, несущее в себе какую бы то ни было философскую или нравоучительную подоплеку, это творение одержимых безумцев и извращенцев, имеющее единственную цель - пропаганда и популяризация зла. И это вообще касается любого фильма порнографического содержания, чего уж там.

В общем, ребят. Перед вами кусок дерьма, отброс мысли. Он сделан для того, чтобы испортить в вас что-то. Сделать хуже. Убить вашу душу через овладение вашей плотью. Хотите скушать?

Наверно, не самое популярное мнение, хотя сейчас, в изменившиеся поведенческие устои, на растворившееся понятие границы контроля и перехода неприемлемого в область абсурда, именно так выглядит последнее произведение Пьера Паоло Пазолини. Всё потрясение, заложенное режиссёром, выглядит на сегодняшний день безумно неинтересно. Даже не касаясь всех «измов», забродивших внутри каждой из сцен совокупления.

Единственное приемлемое объяснение, всё, на чём устойчиво стоит «Сало» — это де садовская библиография и попытка её экранизации. В какой-то мере это снимает ответственность с самого Пазолини за поднятие на поверхность грязного белья, иным образом — собственных комплексов и девиаций. Рассматривая ленту как расчищение человеческой плоти до самой её низменности с целью придать значение тому, что имеется ныне, но неосознанно, можно простить направленное издевательство над потребителем среднего уровня. В остальном же, «Сало» — произведение для своего рода исключительное, как отметка в перечне имеющихся тематик — затронули «содомитов» и ладно. Другим не повадно будет.

Нужно ли возвращаться к тому, что сцены скальпирования и разреза глаз были неприятны с самого изобретения синематографа и до сих пор находятся в одной категории близкого к отвращению, на что хочется захлопнуть поскорее глаза, а сценами насилия и извращений никого боле не удивишь, тем паче, что при имеющемся доступе, которые сильные и глупые мира сего всё время хотят с каких-то благостных побуждений отгородить от человеческого инстинкта, здоровый и крепкий индивид уже давно разглядел в целях собственного саморазвития и познания окружающего мира. В итоге, исключив шокирование практически полностью, в данной диспозиции у Пазолини остаются две линии управления, над которыми он держит контроль — упомянутое ранее значение экранизации и параллели, проводимые между фашистским строем и сексуальными патологиями. Но вряд ли единственные конструктивные скрепы, держащие «Сало» за шиворот, чтобы оно окончательно не растаяло под жиром совокупляющихся тел, могут нести в себе некую иную функцию, помимо функции опоры. Отсюда и отображение, что работа Пазолини — не более, чем личностный взрыв, вспахивающий нутро человека для самоудовлетворения.

«Шок» является инструментом разговора между зрителями, однако весь фильм зрителя как бы не существует — лента максимально отстранена от экрана, замкнута в себе, замкнута на режиссёре, подобно художнику делающего набросок одной единственной сцены, которая могла бы вывернуть скрытые чувства наизнанку.

Однако, при всех «кругах ада», которые в том числе, используются в метафорическом плане режиссёром, отношение к его работе, складывается из ответа на вопрос — а работают ли все принципы так, как они должны и как они могли бы работать?

Более спасительным ответом считается «нет», из-за того самого ощущения картиночности — ни Де Сад, как таковой, ни фашизм, роли в произведении не играют, попытка шокирования — не больше, чем средство. Самоудовлетворение? Как единичный вариант. И художество, как единственно объяснимый подход — кистью Пазолини водит гораздо лучше, чем разговаривает.

И почему меня сие не удивило… Не знаю имели ли место быть данные события, знаю только, что нацисты в своё время творили вещи куда более страшные. Один человек, страдающий рядом психических расстройств, повёл за собой целую нацию, повёл в кровавый поход по миру, лишь подняв руку и выкрикивая что-то невразумительное с трибуны. Кто-то действительно искренне заблуждался, идя за ним, веря во что-то лучшее, а кто-то просто увидел возможность реализовать желания своего больного мозга, как эти четверо. Кажется чувствуя свой крах, они решили посмеяться над самим понятием ЧЕЛОВЕК в последний раз. Что это? «Атрофия» мозга? Распад души? Онемение сердца? Нет. Вся грязь, мерзость, первобытность в самом худшем её проявлении, то, что нормальный человек искренне пытается побороть, ограждая себя рамками, законом, не только юридическим, скажем так, но и божественным. Когда закона нет, и нет Бога в сердце, человеческое отродье чувствует, что поистине может всё, и это сожрёт его, сожрёт его мозг, душу, сердце. Деградация-вот, наверное, правильное слово. Не смейтесь над Богом, не смейтесь над такими понятиями, как «Любовь», «Мать», «Человечность» — это путь в чистилище. Да простит Бог всех этих людей. Наверное только он способен на это, потому что нормального человека после просмотра сего творения одолевает лишь праведный гнев и желание взять ружьё и отправить «особей» из данной четвёрки и тех, кто помогал им, прямиком к дьяволу.

Пазолини снял один из самых смелых и провокационных по идее фильмов, однако не решился сделать посыл очевидным для всех и отказался от какого бы то ни было символизма, от глубоких диалогов и от идеологически насыщенных сцен. Сам маркиз де Сад пользовался короткими пророческими вставками философического свойства, отрицающими мораль в тех или иных проявлениях, предвосхитившими интеллектуальные изыскания и Достоевского, и Камю, и Сартра. Я думаю, очевидно, что нельзя вот так просто взять и перенести роман об отсутствии объективных моральных норм в ситуацию абсурднейшей и ужаснейшей трагедии в истории человечества.

Таким образом, мы имеем в определенном смысле постмодерновый фильм: нигилистичный, жестокий, интертекстуальный, имеющий в основе симулякр. До прочтения книги смотреть в принципе нет смысла. После вдумчивого прочтения — уже, в общем-то, не обязательно. Только если из личного интереса. Ну, скажем, если вас, как и меня, возбуждают сцены насилия.

9 из 10

Зрителя неподготовленного и неискушенного фильм, мягко говоря, оттолкнет.

Минусы: картина может понравится любителям садомазахазма и изощрённейших сексуальных извращений, которым (справедливо или нет — не знаю) окрестили и самого режиссера, или же эстетам, которые вовсю твердят, что «это не главное». Является ли это «искусство» лишь средством скрытой реализации своих потайных нездоровых желаний, тоже судить не мне.

В перерывах между сценами морального и физического насилия персонажи таки ведут филосовские диалоги, но в их смысл вникать трудновато из-за постоянно мелькающих половых органов и прочих «интересностей»

Плюсы: такие темы, как ужасы фашизма и полнейшая безнаказанность власти (государственной и духовной) осуждаются в картине самым наилучшим для этого образом, описанным выше. Фильмы со сценами издевательства нацистами над теми же евреями, что несут в себе посыл с заглавием «ужасы войны», не передают эти самые ужасы так, как этот. Вся эта «чернуха» выступает средством для достижения именно этой цели.

Тоже самое касается и темы власти.

Присутствует философия, но с целью правильно понять ее лично мне требуется пересмотреть это творение еще раз, чтоб не быть в шоке от «нефилосовских» сцен.

Итог: я бы не стал рекомендовать творение Пазоллини; это такое кино, которое интересующиеся люди находят сами.

Если Вы все же решились, стоит убедиться, что Вы готовы увидеть максимальную степень «разрыва шаблона» и антономичное любым проявлениям морали действо.

Ставить оценку не решусь.

Группа влиятельных людей отбирает среди пленных молодых парней и девушек по девять человек каждого пола и отвозит в отдаленное поместье, чтобы всласть насладиться пытками, унижениями и изощренными сексуальными утехами.

В этом, пожалуй, и состоит весь сюжет картины. Больше здесь ничего не происходит. Пустая трата времени на анализ человеческих порок, но никаких причин или смысла во все это не вложили. Нам просто показывают «дно» и «грязь», а еще экскременты. В прямом смысле этого слова. Очень много экскрементов. Его едят ложками, размазывают по губам, лицу и телам, даже красиво преподносят на праздничном сервизе в честь празднования очередной свадьбы. Я много фильмов смотрел за свою жизнь, но такого нигде не встречал.

Услышал я об этой картине совсем недавно, из какой-то подборки самых отвратительных фильмов всех времен, где «120 дней Содома» поставили на первое место. Его считают самым грязным, пошлым, мерзким и запрещенным фильмом, отчего я ждал от него что-то по-настоящему запоминающееся, а по факту: треш трешем. Первую половину фильма я просто смеялся. Воспринимать картину серьезно было просто невозможно. До такой степени главные герои нелепые, что местами я даже думал, а не пародия ли это в духе «Очень страшного кино». Потом мне это все приелось. Ровно на середине нам показали уже все, что приготовили для нас постановщики: плавленый шоколад с зефирками, который выдают за испражнение кишечника. Настолько ли противно на это смотреть, когда понимаешь, что это все постановочное? Нет.

В остальном, атмосфера сумасшествия одного погрязшего в грехах общества показана очень правдоподобно. Следить за развитием интересно, но к концу все скатывается в полный абсурд, так и не выдав ничего вразумительного к завершающим титрам.

На мой взгляд пустое и проходное кино, не дающее совершенно никаких положительных эмоций и призывающее лишь к ненависти.

5 из 10

Еще один, пример, куда может завести бескрайнее желание оригинальности, самовыражения и поиска музы гения. Быть художником,- это и, в том числе, не позволить Мефистофелю обдурить себя, что у Пазолини, я считаю не вышло. Хотя его патологии начали проявляться довольно рано, что четко выявил другой, но более стойкий духом и умом гений — Феллини. Но теперь я понимаю, почему Пазолини увалили. Он не смог остановиться там, где он еще имел право на самовыражение и перешагнул в оскорбление других. Этот фильм — оскорбление для всех, кто ценит высшие человеческие ценности (гуманизм, благородство, смелость, честь, любовь, интеллект, родную кровь…). Заигравшись с самоанализом и явными экспериментами (читай экскрементами) Пазолини навсегда потерял ощущение не только художественного (я не говорю морального), но и эстетического поиска. Его взгляд и желание, прежде всего, завели его туда, где нет места художнику, где он (художник) превращается уже в безумца без конкретной цели и понимания собственной идеи. Нарисовать Ад без намека на рай, и вообще без какого-либо намека, кроме детального и планомерного обволакивания им — это даже для России с ее чернушной историей искусства и историей вообще подло, и даже для экранизации де Сада подло (хотя де Сад в сравнении с фашизмом курит в сторонке). Единственный итог фильма — ненависть к геям и извращенцам. Все эти ЛГБТ сообщества нужно жестко присекать, иначе Ад, впервые так пасторально нарисованный Данте и оживший со своими фобиями и комплексами у Пазолини окончательно выползет в реальный мир. Итог: нет Пазолини, нет геям и извращенцам. Теперь я понимаю, что может быть хуже церкви, нигилизм и вседозволенность, где главное — удоволетворение всех СВОИХ желаний, что, конечно, не правильно. Здоровый эгоизм — это хорошо, но пусть он оканчивается там, где начинается здоровый эгоизм другого! Еще раз нет ЛГБТ вообще везде (химотерапия, электрошок, что угодно, но это нужно лечить, пока не поздно)!

Середина семидесятых годов двадцатого века явилась сложным, переломным периодом в новейшей истории. Затяжной мировой экономический кризис, начавшийся в этот период, привел к таким событиям в политической и культурной жизни как

а) распад Восточного Блока и СССР,

б) экономическое и культурное возвышение азиатских стран, прежде всего, Японии,

в) появление панка, пост-панка, техно и рэпа в популярной музыке,

г) эпидемия пластика и полиуретана в дизайне и моде, а также, фактически,

д) смерть кинематографа в Западной Европе в том виде, в котором все его знали.

Ведущие западные интеллектуалы, среди которых были и выдающиеся кинорежиссеры, пытались осмыслить происходящее, нащупать, быть может, пути выхода из создавшегося пике.

Непоправимый урон понесла киноиндустрия Италии. Возвысившаяся в эпоху экономического бума 50-х, так хорошо показанного в шедевре Феллини «Сладкая жизнь», студия Чинечитта терпела убытки, отказываясь от амбициозных проектов. Достаточно сопоставить проекты 60-х и 70-х одного из лидеров кинобизнеса, Лукино Висконти: после масштабных полотен, вроде «Леопарда», пришли камерные, практически комнатные фильмы, вроде «Семейного портрета в интерьере». Впрочем, трясло не только кинематограф. Множилась безработица. Избалованные тучными годами молодые люди, хлебнувшие дольче виты, оказавшись в стесненных условиях, все более ожесточались, обвиняя правительство, «мировую закулису», немногочисленных выживших буржуа. Волны студенческого протеста, захлестнувшие Европу с конца 60-х годов, обернулись стихийными вспышками насилия, «симпатией к дьяволу» терроризма со стороны бедных амбициозных ребят.

На этом фоне один из ведущих европейских интеллектуалов эпохи, великий режиссер, писатель, поэт и публицист, Пьер Паоло Пазолини, заметивший в одном из интервью: «сегодня многие считают, что надо убивать», предпринимает беспрецедентную по смелости попытку проанализировать, вполне всерьез, по-философски смело, но с привлечением богатого материала, сложившуюся в обществе нездоровую ситуацию. В 1975 году Пазолини снимает «Сало или 120 дней Содома».

Формально фильм снят по зловещему, превосходящему все разумные пределы, одноименному произведению маркиза де Сада, этого апологета (и, в то же самое время, критика власти). Стоит сразу сказать, что, не смотря на весь отталкивающий ужас, происходящий на экране, Пазолини оставил за кадром большую часть де-садовских зверств. Более того, экранизируя де Сада, режиссер, по сути, экранизировал обширную библиографию критики Сада (в титрах недаром указаны ссылки на работы Клоссовски, Бланшо, Барта, в полемику с которыми вступает итальянский мыслитель). Фильм выступает не только художественным произведением, но и — буквально — исследованием, инвентаризацией современного европейского общества, которое, по мнению Пазолини, не пережило фашизм. К середине 70-х у художника Пазолини накопилось к миру и власти (которая, к слову, возбудила против режиссера более 30 дел) много вопросов и в «Сало» он попытался дать на них свой ужасный ответ: «В течение ряда лет я мог позволить себе заблуждаться. Вырождение настоящего компенсировалось как объективной живучестью прошлого, так и возможностью восстановить его. Но сегодня вырождение тела и чувств приобрело ретроактивную значимость. Если те, кто ТОГДА были такими, смогли сегодня стать тем, что они есть, значит, потенциально они уже были такими, значит, и их тогдашний способ существования обесценился тем, какими они стали сегодня».

Таким образом, по мнению режиссера, не дожившего до премьеры и зверски убитого на пляже в Остии вполне в стиле собственных жутких работ, виновны все. Пазолини показывает (пользуясь всем арсеналом доступных ему художественных средств), что все европейцы (включая и столь любимый им в ранние марксистские годы пролетариат, и крестьянство, и интеллигенцию, и духовенство, и бизнес, и все ветви власти, и томных юношей, и голубоглазых красоток, и любителей Паунда, и дадаистов, и неоклассиков) замараны фашизмом, показанным в фильме в виде той самой любимой де Садом субстанции.

А выход? Выхода, по мнению режиссера, из сложившейся ситуации нет. Фильм обрывается страшно. Подобно тому, как у Бергмана в «Персоне» рвется пленка, у Пазолини один из надсмотрщиков-палачей просто переключает каналы на радио: вместо пыточной музыки Орфа звучит вальс и зритель стремится поспешно забыть весь ужас «120 дней». «Вот этим все и закончится: не будет кино, только порнография и телевидение. И телевидение будет формировать наш образ жизни, предлагая нам хорошо продуманные готовые истории, наслаивая одни модели на другие, доказывая, что жизнь — это непрерывный сериал» — говорит Пазолини. А пытки, страдания, эксплуатация человека человеком, все это есть, и будет продолжаться в республике Сало, этой симуляцией всей нашей «планеты людей» до конца наших дней, оставаясь за кадром шоу. Именно этот феномен благодарные зрители Пазолини, французские философы 70-х годов, назовут спустя пару лет «состоянием постмодерна». И в этом смысле смерть Пазолини, этот «окончательный монтаж» его последнего шедевра, явила собой пример жуткого хеппенинга, верифицировав неумолимый приговор «Сало или 120 дней Содома» миру.

8 из 10

Пазолини при пахоте своего замысла, заброшенного куска целинно-залежных земель неспешно методичен, основателен, при этом не лишён вдохновения. Омерзительное он возводит в ранг поэзии, отвратительное у него живописно. Он максимально эмпатичен своим героям, — иначе невозможно было бы сделать их образы такими убедительными.

Продукт Пазолини есть образное воплощение оксюморона. У него изощрённо сочетается то,. что в принципе не сочетаемо — это, с одной стороны светлая, декоративная сторона жизни, её парадный фасад: классическая музыка, роскошные интерьеры, искусные наряды, красивые лица, изящные формы, красота человеческого тела, образцы высокой архитектуры, великолепные ландшафты; с другой стороны, теневая, запрятанная вглубь, запрещённая область, подвал: — публичный секс во всех мыслимых видах и формах, капрофагия, уролагния, садомазохизм, унижение, насилие.

Действующие лица всей этой мерзости поистине мастера придать безобразному статус аристократичности. Они изобретательны в меру своего культурного развития в поиске средств, максимально бьющих по низменным ощущениям, их воспалённое воображение не переставая генерирует варианты извращений, которые лишь внешне легко укладываются в квазикультурные рамки, придавая их действиям вид благопристойности.

Наблюдать за действом, в котором автор выгребет из помойной ямы человеческих пороков самые мерзопакостные, довольно тяжкая работа. Каково (о, слово подвернулось) же режиссёру снимать это свинство? Ассенизатор человечества — редчайшая профессия, род деятельности ни сказать, что подвиг, но что-то героическое в этом есть.

Парадоксально, но вычурно изображаемая изнанка человеческой сущности у большинства зрителей вызывает большее негодование, чем осознание того факта, что действие фильма происходит в те годы, когда в отдельно взятой стране было налажено производство товаров из человеческой плоти: дамских сумочек из кожи заключённых лагерей смерти, матрацев из человеческих волос, в дело шёл и пепел, остающийся после сжигания людей, им удобряли поля. Как ещё не додумались разбрасывать людей на свои нивы для повышения плодородия почв?! Почему же эти факты не вызывает ни у кого особых эмоций, не говоря уже о негодовании? Только ли лишь потому, что всё это было под покровом легитимности в границах вновь образованной империи в соответствии с принятой идеологией? Или потому что эти факты труднее осознать, ведь они бьют по рецепторам высшего порядка, которые у человека находятся в спящем состоянии. А вот эпизоды пожирания испражнений напротив воздействуют на клетки низшего порядка, они настолько чувствительны, что сходу вызывают рвотный рефлекс.

Все ужасы прошлого и текущего времени создатель фильма трансформировал в образы, запечатлённые в сценах, в которых выбранным жертвам прижигают половые органы и соски, выколупывают глазное яблоко из глазницы, отрезают язык, заставляют есть еду набитую гвоздями.

Этот натурализм выстрадан художником, генерирован осознанием того непреложного факта, что слово «фашизм» получило своё первое звучание в благодатной Италии.

Пазолини с человечеством жесток, но лишь в такой мере, в какой зеркальщик изготавливает зеркала в стране с тотальным уродством.

Если бы другой великий режиссёр, Триер снимал этот фильм, то его финал скорее всего закончился бы трэшем: с неведомых мест собрались бы в многочисленную стаю сотни шакалов, гиен, кайотов, и эта дикая разъярённая стоглавая тварь в едином порыве, рыча, истекая слюной, ворвалась бы в содомское логово и сожрала бы, чавкая и отрыгиваясь, всех его обитателей, как неисправимо порочных палачей, так и их ничем не повинных жертв, но уже заражённых пороком.

У великого Пазолини финальная сцена другая -спокойная, выверенная; она попросту гениальна, впрочем, как и гениален весь фильм.