Рецензии

Сложно сказать, надеялся ли Павел Павликовский на Оскар, когда ставил “Иду”. Фильм с трудом соотносящийся с общественными настроениями, не поднимающий наверх проблемы, не вызывающий слёзных желёз, комка в горле и прочих проявлений чувствительности, вызывающий операторски покадрово, слабо запоминающийся и не сопоставимый со зрителем. В целом, здесь огромный ворох вопросительных знаков - “а почему же так произошло”. Спустя пять лет после выхода фильма ответы так и не находятся.

Допустим, всё от религии и вопросов веры. Фильмы, ставящие её под сомнения, единичны, Пауэлл, Дрейер, Бергман, Брессон, недавний Шрёдер, можно перечислять долго, на самом деле это та сфера, которая выглядит бесконечной и никогда не будет кальковой бумагой, передающейся от автора к автору, поскольку имеет ли часть философскую, безответную. У Павликовского акцент как таковой на принятии героиней веры не складывается - мечется, колеблеться, решается, страдает и возвращается - в фильме проглатывается даже ход рассуждений персонажа, и за видимой мотивацией не видно механизмов. Зритель стоит перед фактом, перед неким заголовком газетной статьи, под которым не будет текста. Отсюда предельная далёкость фильма от своей аудитории.

Тогда допустим, всё от Холокоста, изогнутых линий судеб и человеческого единения, восстановление своего прошлого. Сюда равномерно укладывается поведение Ванды - она имела возможность знать до, имела возможность соотносить и самовосламенятся. Имела ли возможность к этому главная героиня? Имеет ли возможность к этому зритель, для которого история продана в качестве локальной нарезки, применительно к одному, и без того странно существовавшему семейству? Павликовский скуп и безынтересен в каждом из своих вопросов в казалось бы таких широченных темах. Готовясь опоясать всю дистанцию между человеческими грехом и праведностью, он сжимается до уровня малозаметного персонажа второго плана. Герои максимально молчаливы и гротескны в староформатной чёрно-белой тишине, всё, что работает на интонации - это операторские приемы, перспективы, пейзажи, лестницы да причёски персонажей, мечущиеся из одного угла кадра в другой. Должна ли камера передавать настроение героев? Несомненно. Передаёт ли? Нисколько.

Это так и отражается в Иде, которая вроде и уходит от церковных келий к мирским радостям, но на самом деле, понятия не имеет, что ей нужно. Может быть разворачиваться, уходить обратно. Правды-то нигде не расставлено. Тогда может быть Павликовский снимал свою картину об этой безысходности в поиске веры с процессом познания жизни? О непознаваемости будущего? Осознании своего “я”, национальности, истории своей жизни? Опять же, необходимость подобных ощущений для героини отсутствует как класс, а то, что она в действительности ощущает - неопределённость Павликовского, вернувшегося в свою родную сторону после десятилетий работы за рубежом и решившего договорить то, о чём было умолчано лет пятьдесят назад. Получилось слишком тихо.

6.1.2019

Жанр древний как наша цивилизация. Одной рукой Гомер держал кубок, второй обнимал гетеру, а рассказ о дорожных приключениях Одиссея становился интереснее с каждым глотком вина. Потом, вместо гетеры пришлось взять стилос в руки, а затем и вовсе обе руки понадобились: камеру держать. В общем жанр “роуд муви” заезженный как та самая гетера, про путь человека к себе, через пространство, время и конечно приключения.

Только не будет в этом фильме ничего подобного, будет дорога, будет фильм, но никакого “к себе” вы не найдете, не будет и приключений. Это дорога памяти, которая приводит одну героиню к отчаянию, а другую к отречению.

Ида и Ванда, племянница о тетка. Два совершенно непохожих человека, связанных семейными узами и историей, одной для всего еврейства, но для каждого еврея своей.

С самого начала фильма черные дыры глаз, не мигая, наблюдают за нами, мы вместе с ними узнаем мир за границами монастыря, наблюдаем за превращениями католической послушницы Анны в Иду, еврейскую девушку. Постепенно, обрастая памятью, историей, трагедией Ида перестает быть просто зрителем своей жизни, она начинает действовать, как будто из шаблонной куклы, вылепленной умелицами монахинями она превращается в человека, с сомнениями, чувствами, болью и радостью.

Тем ярче и неистовей кажется Ванда, открытая всем порокам и страстям. Ее порывы, это чистая страсть. Субъект действия, постоянно вступающий в конфликт с реальностью.

Приняв и поняв друг-друга, они находят общую историю. Разрыв могилы родных женщины обнажили страшное прошлое. А затем трепетно перенесли и погребли заново, уже в семейном захоронении. Что это, метафора исторической памяти польского народа? А может и всех народов Европы? Павликовский не дает ответа, он аккуратно ставит вопросы которые считает тот кто захочет искать ответы.

Вопрос, который звучит в конце ленты: “А что потом?”, не дает покоя каждому из нас, потому что если задавать его достаточно долго, в конце ответом будет: “смерть”.

10 из 10

Как странно сплелись в послевоенной Польше отживающие свой век религии, коммунистические идеи, война, преступления. На фоне разрухи и фальшивого коммунистического фасада бродят люди-призраки, ищущие себя: свои корни и свои души.

Пожалуй, самое страшное, что осталось после этой войны - это атмосфера затонувшего мира. А он и вправду затонул. Наверное никогда уже Восточная Европа не будет такой, как до войны. Изуродованные бомбежками и перестроенные после войны города. И, главное, люди, в тайниках души которых хранятся многие тайны, о которых они хотели бы навсегда забыть.

Фильм очень красиво снят. Черно-белая минималистская картинка адресует нас к эпохе черно-белого телевидения. Еврейская тема, во многом уже затертая десятками других картин, подана здесь мягко и довольно деликатно. Равно как и описание католических ритуалов и быта.

Но главное, из-за чего фильм оставил глубокое впечатление, - это бесподобно подобранные актрисы - контраст их образов во многом сделал атмосферу фильма. Человеческая драма этих двух женщин, впрочем воспринимаемая ими по-разному, совсем не делает их циничными или агрессивными. Они остаются людьми и в этом их жизненном выборе заключается невидимый и благородный подвиг.

P.S. И последнее. На стене у тети в квартире я рассмотрел картину, на которой изображен Большой зал Петербургской Филармонии, видимо в блокадное время. Тоже приметный 'штрих'.

История еврейского народа трагична и на протяжении всей истории человечества нет народа, который испытал бы столько ужаса и боли. Это 400 лет рабства в египетском плену, средневековые гонения, но самая кровавая из них глава — Холокост, уничтоживший 6 млн евреев. «Ида» рассказывает историю еврейской девушки, выросшей в католическом монастыре и всегда думавшей, что она — полячка, и что она — сирота. И перед тем как дать обет служения богу, монахиня сообщает ей, что у нее есть родная тетя Ванда. Девушка решает с ней встретиться. От нее она узнает настоящую историю своего происхождения. Оказывается, что Ида — еврейка, чудом спасшаяся от рук фашистов. Вся ее семья погибла в концлагерях. Ванда также потеряла всю свою семью, а о судьбе маленького сына не знает. Вместе с Вандой они находят свой прежний дом, где жили обе их семьи. Пока они путешествуют, Ида решает познать прелести жизни, по примеру своей тети, она сомневается, что хочет остаться монашкой.

Надо сказать, что картина снята потрясающе красиво. Классическое европейское кино в самом прекрасном его понимании. Буквально каждый кадр — это шедевр, уровень Андрея Тарковского или Анджея Вайды. Выразительность картины подчеркивается монохромностью ленты. Все течение фильма очень спокойное и какое-то даже будничное. И на фоне этого спокойствия, мы узнаем ужасную историю Иды и ее тети и многих-многих других польских евреев, ставших жертвами Холокоста. Мы видим равнодушие и даже враждебность поляков, которые заняли дом, отобранный у семьи Иды, и которые в конечном итоге оказались убийцами ее семьи, опасаясь наказания от немцев. Но ведь это было тогда, все так делали, сейчас то евреев никто не трогает. Зачем бередить прошлые события? И человечество продолжает жить как будто ничего не было. Так удобно и так спокойно. Но это кричащее молчание, это крики миллионов мужчин, женщин и детей, задыхающихся в газовых камерах или умирающих от голода в гетто, детей, которые никогда не станут взрослыми, не заведут семью, не подарят миру новых ученых, врачей или музыкантов. Этот фильм о том, что надо помнить, чтобы это никогда больше не повторилось. Выясняется, что сын Ванды был убит, и вынести такое она не смогла. Ида же возвращается в монастырь, потому что нельзя продолжать жить в этом мире как ни в чем не бывало. Она становится монашкой, уходит из реального мира, как будто она там никогда не была, как будто она тогда погибла вместе со своими родителями, погибла для этого мира, который не заслуживает прощения.

Это молчаливая лента о неудобном молчании, крики которого невозможно заглушить ни течением прошедшего времени, никакими деньгами и компенсациями перед семьями, а только лишь глубоким раскаянием. Сегодня польское правительство приняло закон, запрещающий обвинять Польшу в Холокосте. И пусть антисемиты по всему миру кричат, что этого не было, это не правда, находят этому доказательства. Но я решила написать этот отзыв именно в этот день, день памяти погибших в Холокосте, чтобы помнили и не забывали на что способен человек.

Закончу рецензию отрывком из прекрасного стихотворения Евгения Евтушенко «над бабьим яром памятников нет». Оно не про Польшу. Но это не имеет значения в данном случае, оно обо всех нас..

«Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно, по-судейски.
Всё молча здесь кричит, и, шапку сняв,
Я чувствую, как медленно седею.
И сам я, как сплошной беззвучный крик,
Над тысячами тысяч погребённых.
Я -
каждый здесь расстрелянный старик.
Я -
каждый здесь расстрелянный ребёнок.»

10 из 10

Без прошлого нет настоящего. Нельзя двигаться вперед, не узнав и не приняв того, что было. И Ванда и Ида едут для встречи с прошлым. Но, это поездка оборачивается для них дорогой внутрь себя, идентификацией своего «Я», после которого ни одна из героинь уже не будет прежней, и каждая сделает свой личный выбор.

Без настоящего нет будущего. Нельзя двигаться вперед, не приняв и не осмыслив, того что есть. Прежде всего — что есть ты сама. И Ида испытывает себя «плотскими познаниями», чтобы узнать себя настоящую, убедиться в правильности принятого решения и сделать осмысленный шаг вперед.

«Ида» — это, при всей важности затронутых тем войны, Холокоста, покаяния, прежде всего фильм о выборе. Личном выборе и выборе пути.

Доведенный в своей аскетичности и лаконичности до пуризма формы, композиционно почти геометрически выверенный, с удивительными мизансценами, снятыми в основном фронтально, статичными средними и дальними планами, поражающий кристальной чистотой и прозрачностью кадра, фильм в лучших своих моментах напоминающий незабвенных Брессона и Дрейера.

При всей внешней непохожести «Иды» с пожалуй самой известной прежней работой Павликовски — «Мое лето любви», они парадоксально выстраиваются в один ряд своим феминоцентризмом и свободомыслием в вопросах веры. Первое, кстати, роднит польского постановщика с певцом некоммуникабельности Антониони.

Редкий для современного кино хронометраж в 80 с хвостиком минут еще раз подтверждает тезис о том, что если автору есть что сказать, для этого не обязательно снимать длиннющие картины, за витиеватым фасадом которых редко скрывается глубокая и свежая мысль. «Где мало слов, там вес они имеют» говорил классик. Это про «Иду».

8 из 10

Перед принятием монашеских обетов послушница Ида отправляется к своей тёте, чтобы найти своих родителей, убитых во время войны.

Очередной опус про Холокост более эстетичен, чем содержателен, сильно напоминая Белые ночи Висконти, трилогию Антониони, фильмы «среднего» Бергмана и Брессона. Это и холодная, но эффектная, черно-белая картинка. И скупые диалоги, из которых с трудом реконструируются события. Наконец, это не сразу угадываемые 60-е годы в кадре.

И, если уж проводить неизбежные сравнения, то по картинке и техническому исполнению (при, как ни странно, несопоставимом бюджете) Ида будет посильнее Левиафана. Другое дело, что Звягинцев берет больший масштаб идей — ни много ни мало библейские, кидая их как котят в современность… Павликовски поскромнее будет, но, может быть, в этом и его сила. Его история — не обобщение, а частный опыт, если судить по интервью. А ещё точнее — опыт поколений на тему отсутствия всего после Освенцима. И не только поэзии. Для Павликовского, как кажется, интереснее не трагедия войны (он её и не отрицает), а первое послевоенное поколение — носители джаза, любви и свободы (это следует и из интервью). Потому что война оставила мёртвый след не только в погибших, но и в тех, кто только начинал жить в то время — и Ида это поняла. Поняла, что не сможет жить. И дело не только в трудностях, которые настанут после 40 лет… Ванда тоже не может жить — много греха, первородного и приобретенного, несёт в себе. И те, кто убивал евреев ради их дома и земли, конечно, тоже не жильцы…

В итоге же главная проблема Иды — ее суховатость, выхолощенность. Это эстетичное, умное, но почти безэмоциональное кино (хотя определённые эмоции вызывает последняя сцена с кровавой Вандой). Это кино про много что, но про Холокост — даже и не в первую очередь.

Перед нами черно-белая драма польского режиссера Павла Павлековского под названием «Ида». История фильма глубокая и драматичная, напоминающая рану, которая долго заживает и походу никогда не заживет. Фильм несомненно необычный, и в нем есть что-то, что мне понравилось. Кинокартина получила премию Оскар за лучший иностранный фильм, а также ряд престижных номинаций и наград. Я долго думал об этом фильме и сравнивал его с другим номинантом на премию Оскар «Левиафаном». Наконец, мнение полностью сложилось.

Мы видим историю молодой и невинной девушки по имени Анна. Она сирота и воспитывалась в монастыре. Перед принятием обеда в монахини девушка едет к своей единственной родственнице — тете. От этой женщины Анна узнает страшную правду о смерти своих родителей и еще о том, что она еврейка. Героини отправляются вместе туда, где хранится тайна гибели несчастных родителей Анны. Суровая реальность настолько болезненная и жесткая, что отношение в этой жизни ко всему, а главное к самой вере во что-то у Анны навсегда меняется…

Кино смотрится в некой абстракции, и это неплохая задумка режиссера. Мне запомнилась операторская работа, она была любопытной, и к этому фильму отлично подошла. Увиденная история в этой картине определенно драматичная и грустная. Все пропитано болью, несправедливостью, чем-то холодным. Кино напоминало жесткий удар, что-то болезненное. Вместе с главной героиней зритель идет по истории полной боли и одиночества, суровой реальности и некой темноты, в которой даже нет лучика света. Тяжелый фильм, определенно тяжелый, и критики глубину его оценили.

Не смотря на всю глубину этого фильма, меня при просмотре не оставлял метод сравнения, и я все время сравнивал фильм «Ида» с «Левиафаном». Этот польский фильм определенно заслуживает похвалы, НО «Левиафан» Звягинцева мне понравился больше. Тот фильм еще глубже, еще масштабнее. Он больше дает пищу для размышлений, он сильнее, он еще глубже. Такое вот мое личное мнение и восприятие. В итоге «Левиафан» получил Золотой Глобус, а «Ида» Оскар, хотя я бы сделал все наоборот.

«Ида» — тяжелая драма 2013 года и громкий успех Павла Павликовского. Его фильм горячо приняли, и он заслуживает внимание, но картина не для большой аудитории зрителей, она специфичная и оценят ее далеко не все.

- Ты еврейка. Они тебе не говорили? Твое настоящее имя — Ида Лебенштайн. Ты дочь Хаима Лебенштайна и Розы Херц.

7,5 из 10

Посмотрели вчера оскароносную и громкую «Иду» Павла Павликовского. В художественном плане фильм сильно напомнил «Елену» Звягинцева. Чисто европейское кино. Бесспорно, фильм хороший. До странности даже простой. Позже выяснилось, что авторы нарочито избрали такую будничную подачу материала.

Но чего-то не хватило. Послевкусие разочарования.

Понятно, что Ида — будущая монахиня, уже научившаяся держать свои чувства под контролем. О них мы должны догадываться слегка, считывая немногочисленные как бы случайные детали. Но, этих деталей, на мой взгляд, было совсем мало. О чём она переживала и что она искала, и искала ли она вообще что-то, — всё осталось скрыто от зрителя за плотными шторами. А хотелось наблюдать сам процесс ломки сознания. Да, что-то происходит с ней. Вот она лжёт священнику, что она имеет еврейские корни. Ей трудно. Вот она не хочет одевать платье на вечеринку и пытается читать через силу Евангелие. Замирает, слушая джаз. Вот она впервые влюбилась. Вот она впервые хихинула на обедне. Вот она убирает бутылки и вскорости прикладывается к бутылке, открывая неведомые для себя вкусы и ощущения. Но… Но причём здесь всё это? Я ловлю себя на вопросе во время просмотра, почему её тетя, а не она, Ида, перебирает фотографии своей ушедшей семьи Лебенштейн. Ей не интересно? Ведь вроде как недавно выяснилось, что она родом совсем из другой стаи, но Иду беспокоит вовсе не это. Она молча переживает борьбу, но почему-то не с этим новым пониманием. Она борется с притягательностью мира. Тема, конечно, важная, но, как по мне, неинтересная.

Гораздо более драматичный, живой, и поэтому более запоминающийся получился образ её тётки — Ванды Груз — в исполнении Агаты Кулеши. Убедительная боль. Хотя автор, вероятней всего, на примере Иды и намеревался показать, как в религии человек может прятаться от себя, от страхов, примитивизируя и упрощая действительность вокруг себя.

Политической подоплёки, оплеухи полякам я не почувствовал. Не в этом был посыл автора.

А если оставить за скобками темы противостояния светской жизни и монашеской, темы обретения своих еврейских корней и конфликта с церковью, — ведь ещё была тема оставленного одинокого ребёнка и поиска, обретения и потери своих родителей. Это драма. Но фильм не был и об этом.

8 из 10

Прежде всего, мне бы хотелось оставить совет, не смотря на остросоциальный сабж, не воспринимать кино именно в таком «цвете». В худшем случае вся кинематографическая «поэзия» надломленных характеров этой картины растворится в беспросветной долгоиграющей гамме. Такого уровня трагичной изощренной работы, одухотворенного современника традиционных работ «бергманщины» или же приверженца фиологического ученического багажа Павела Павликовского, удастся постичь далеко не всякому любознательному киноману. Современное искусство, я скажу, самая субъективная вещь из всех кино эпох.

Анна, воспитанница польского монастыря, прослужившая там на протяжении своей жизни, в картине представляется частью духовной субстанции, всецело отдавшийся богослужению. Само место «бога» внутри неё не раз подчеркивалось иносказательным подтекстом. Начиная со сцены реконструкции Его «фигуры», раскрывая нам произвольную одухотворенную отдачу всевышнему (как художника к своей картине), возможно укоренившимся на месте её «небытия» в этой среде. Тем же самым фактом той «субстанции» являлся ритмичный распорядок церковной деятельности, проявляющийся в отношении единой функции. Сам зритель не находит в образе Анны ничего для себя, даже во внешнем представлении (за долей операторских контрастов и сгущающихся красок, сам факт существования рыжего цвета волос является сомнительным).

Вскоре она получает оповещение о ближайшей встречи с её родственницей Вандой. Ванда является противоположной фигурой в их сравнительном отношении. За её характером числится образ послевоенной Польши, поколебленной массовым геноцидом своего рода. В одной сцене проявляется факт их невинной конфликтной надломленности, нотации всего фильма, «взаимодействия души и веры». Анна носила протеже религиозной некоммуникабельной, от мира всего, «персоны», а Ванда же обреченную на длительное исповедание душу.

То же самое «противоборство» по окончанию полученной шокирующей информации о гибели её материи, отразилось тем же образом и на Анне. Однако, её тетка, уже обременена на внутренний самоистязательный путь к безысходному финалу. Для самой же Анны внутренний конфликт принял знак проявления её духа, а именно в виде признака, присущего каждому субъекту -хрупкость человеческого естества. В концовке фильма, признак проявился в единовременном поколебании веры, путем унаследованного ей антигуманного родословного груза. Подобно любому хрупкому существу (особенно в её юном возрасте) сам отказ от обета принял мотив преждевременной самоотдачи её горечи. Поэтому одной выпитой алкогольной бутылки, выкуренной сигареты и потери девственности было достаточно для сознательного заявления о её процедуральной «реабилитации»- как о итоговом признаке осознания бытия.

Такая фестивальная работа заслужила не меньшей чести получить свою обещанную премию, особенно находясь в одной лодке с многогранной религиозной и одновременно дерзкой киноэпопеей Звягинцева. В таком более противоречивом сравнении «Ида» выглядит невинным хрупким цветком для своего международного зрителя. В отличие от «Левиафана» фильм обделяет не громким хлыстом, а горьким пряником, но исключительно на сознательном восприятии.

8 из 10

«Ида» — холодная и правильная история о безысходности: созданная атмосфера отталкивает, проникновение в героев неприятно.

Фильм рассказывает зрителю черно-белую притчу об обнажении, раскрытии глубинного нутра через слияние двух главных героинь на фоне семейной драмы жертв Холокоста. Молодая девушка Анна, проведшая свою бесцветную и еще неосознанную жизнь в монастыре, перед принятием обета встречается со своей тетей-судьей Вандой, прикрывающей усталое нежелание жить мнимыми наслаждениями. Первая — символ невыраженного, еще несформированного желания, безликая, мутная. Вторая — олицетворение осознанного отчаяния и оголенной боли, бессильно стремящаяся найти справедливость. Вторая судит, первая — принимает. И ни одна из них не на своем месте, потому что ни у одной из них своего места нет.

По сюжету фильма выясняется, что Анна — еврейка, ее настоящее имя — Ида, их с Вандой семья погибла в результате гонений во время войны. Женщины, решая выяснить больше о гибели родственников, отправляются на поиски. Начало путешествия одновременно и начало пробуждения Иды — начало раскрытия Ванды в Анне: бунтарская, отчаянная страсть под прикрытием вынужденного смирения.

Путешествие в прошлое не приносит ни успокоения, ни удовлетворения. Ванда, обессиленная борьбой со злостью, сломленная болью и несправедливостью, заканчивает жизнь самоубийством. Анна, почувствовав в себе силы не принимать постриг, становится Идой и пытается насладиться мирскими удовольствиями. Но ни удовлетворение, ни чувство принадлежности к такому миру не приходит, и от безысходности, неприкаянная, необретшая смысл бороться, нежелающая быть собой, Анна возвращается в монастырь.