Рецензии

Это социально-историческая драма, сделанная в жанре готического детектива. В фильме рассказывается о полностью деградировавшей прусской болотной аристократии, члены которой живут в призрачном мире мрачной мифологии, сами себя пугают родовыми этнографическими легендами, основанными на преступлениях геральдического жандармского наместничества, окончательно погрязшего в пьянстве и разврате. И стремящегося только к сохранению ценой полной изоляции и постоянных убийств, своих кастовых помещичьих привилегий. Бутафорская охотничья конница во главе с бандитом в рыцарских обветшалых доспехах, являющимся местным переодетым паном, и наводящая ужас на всю округу, символизирует полностью разложившийся колониальный порядок, поддерживаемый только за счет постоянного террора и мистификаций.

Представители театральной интеллигенции блестяще создали тонкие правдивые образы типичных членов дома романбургов, которые болезненно ревниво соблюдают дикие скандинавские традиции своих варварских предков-оккупантов, чтят их культы, являясь при этом невежественными и жестокими наследниками извращенных идей звериного превосходства над человечностью. В отличие от разных голливудских дракул, которые являются типичными фашистско-пропагандистскими сверх-личностями, фильм о потерявшихся во времени и утративших смысл своего существования, обитателях крепостного замка, имеет глубокий подтекст, прочитать который не каждый способен.

'Дикая охота короля Стаха' — атмосферная и изящная экранизация одноимённой повести Короткевича.

Лёгкая мистерия и полное погружение в жизнь мрачного поместья воссозданы путём высокой художественности фильма, великолепной музыки композитора Глебова и замечательного детективного разветвления сценария. Если говорить о ценности этого кинофильма, то нельзя не отметить попытку выразить образность путём театральных приёмов. Временами картина напоминала телеспектакль.

При просмотре не отпускает ощущение, что это самый настоящий готический роман, хотя произведение носит более скромное название 'повесть'. Параллели, проводимые с мутным и грозным Средневековьем, создают законченную композицию: Болотные Янины пугающи, роскошны и темны. Ощущение присутствие какого-то метафорического духа из прошлого неизменно. Бисерное вплетение в детективную линию мистических событий и эпизодов, позволяют провести аллюзии к мистическим триллерам в своём чистейшем, изначальном понимании и проявлении. Отражающий дух эпохи, отчасти и этнический налёт жизни, вопросы бессмертия и порочной жажды вершить чужие судьбы, поистине тревожные и фантасмагоричные сцены, дарят фильму свой стиль. Неповторимый шарм. Своё самовыражение. У режиссёра явная идиосинкразия к дурновкусию, поэтому в нём нет ничего ненужного и мешающего тонкому восприятию. Несмотря на наличие глубокого литературного и художественного материала, сентенция произведения отражается в цитате из повести: 'Здесь трясина и мрак. Здесь волки... волки с пылающими глазами. В такие дни мне кажется, что нигде на земле нет солнца'.

Фильм представляет собой пример высокохудожественного продукта киноиндустрии с не менее достойным исходным материалом. Зимний непроглядный вечер, когда вокруг только лес и заброшенные усадьбы — вот, какой ассоциативный ряд вызывает 'Дикая охота короля Стаха'. Местные предания и этнический аспект — украшение. Все те годы, что разделяют нынешнее сегодня от того времени, когда проходили съёмки, делают этот фильм чем-то из разряда 'это на все времена'. Особенно сейчас, когда большая дань в киноискусстве отдана компьютерной графике и экшену.

8 из 10

Что может быть прекраснее старых фильмов про дома с приведениями? Только наличие в них готическо-мистической детективной линии.

Девятнадцатый век. Польша. Юный ученый-этнограф посещает старую деревушку, чтобы разузнать о таинственных приданиях, как проклятие повисших над старинным поместьем.

Все члены этого поместья крайне странны люди, причем некоторые из них всерьез верят в мистические истории деревни и дома.

Например, легенду о коротышке, пронырливо шастающего по коридорам поместья. Или призрачной даме в голубой по ночам заглядывающей в окна. И, самое страшное – дикой охоте, мертвых всадниках сметающих все на своем пути. А как тут не поверить, если видели все своими глазами?

Несмотря на долгий хронометраж, фильм смотрится легко и с любопытством, заставляя зрителя думать, реальны ли все эти байки или же это просто выдумки местных жителей.

Готическая атмосфера, запоминающиеся главные герои и интересный сюжет – все это присуще «Дикой охоте короля Страха». Игнорируя нелепое название, стоит сказать, что в целом, это довольно необычный фильм для СССР и оттого весьма и весьма любопытный.

Люблю фильмы о легендах о поверьях, особенно славянских. Не пойму только, куда смотрят современные режиссёры? История России богата не только военными и политически-яркими событиями. Вот, в каком направлении надо двигать кино российское: фэнтези, мистика на основе легенд и мифологии славян, язычников...

'Дикая охота короля Стаха' — это качественно снятый, добротный фильм. Я бы сказал 'породистый'. Кино очень неспешно развивает свой сюжет, где-то на середине даже становится нудным, но после снова заставляет 'встряхнуться' тому, кто смотрит.

Это очень атмосферное кино. Мрачно снятое, похожее на некую сказку, только с полным погружением во все те события, что происходят на болотах. Здесь и драма, и немного фэнтези, и мистический триллер, и детектив. И всё действо происходит под волшебную музыку.

Если искать отрицательные стороны ленты, то можно выделить только неспешность. Но не знаю, насколько это минус: зато удаётся погружение и сопричастность.

Осенние хмурые поля возле старинного замка, холод зимы и выпадающий снег — во всём этом заметен безусловный вкус.

Если вы хотите посмотреть нечто атмосферное, загадочное и плавно-тягучее — советую.

7 из 10

Повесть белорусского писателя Владимира Короткевича довольно часто сравнивают с творениями Майна Рида, Вальтера Скотта и Генриха Сенкевича. Даже суровый земляк Короткевича Василь Быков отозвался о «Дикой охоте» как о книге, впитавшей в себя «лучшие традиции литературного романтизма». И впрямь, произведение о молодом фольклористе Андрее Белорецком, попадающем в таинственный старинный замок, расположенный среди полесских болот, вызвало отклик у поклонников приключенческой литературы. Сама основа - рассказ от имени главного героя - подсказывала создать экранизацию в стиле еще тогда не снятой Жаном-Жаком Анно «Имени розы». Точно также глубокий старец повествует о годах юности и страшных убийствах, происходящих в окрестностях родового имения. Но режиссер избрал другой путь, переиначив сюжет. Сценарий так радикально отличается от литературного источника, что трудно назвать фильм Рубинчика экранизацией. Скорее, это фильм по мотивам. Тут есть различия внешние, начиная со времени действия и облика главного героя, но они же незаметно дрейфуют в сторону существенных смысловых сдвигов. К слову сказать, «Дикая охота», не будь здесь вплетена изначальная трагическая коллизия долга и чести, могла бы стать духовным побратимом «Падения дома Ашеров» Жана Эпштейна – образчика европейского готического фильма. Тот же изысканный декаданс, та же виртуозная работа со светом, те же мнительные герои-неврастеники.

На самом деле, Короткевич написал произведение с двойным дном. Под напряженным детективным сюжетом с налетом мистики писатель спрятал гнетущую его печаль о судьбе белорусского народа в конце девятнадцатого века. Несмотря на то, что главную интригу сюжета составляют призрачные всадники короля Стаха, бродящая по ночам в стенах замка Голубая женщина и таинственный Маленький человек, книга фокусируется на раскрытии исторической правды. Озадаченный проблемой нравственного размежевания, распадом белорусской шляхты и ее ренеганстве, Короткевич порицает в своей книге пренебрежение со стороны шляхтичей интересами народа. В книге Короткевича внутренние пертурбации выливаются в то, что писатель обозначил как «возмущение молодого патриота», обобщенного образа белоруса «не изможденного лихорадкою», не с «язвами на тощих руках», открывающего глаза народу на притеснение простого люда, а попросту говоря - о бунтарских веяниях. Постановщик Рубинчик избегает этой ловушки - отчасти в угоду цензуре, отчасти ради самого действа - без уклонения от исторической мистификации. Несмотря на то, что кинополотно быстро причисли к разряду готических фильмов, а в СССР так и вовсе нарекли первопроходцем данного жанра, лента имеет много спорных моментов. Тем не менее, к неудовольствию эстетов именно этому фильму вменено было стать ключевым событием в советском приключенческом кино, а Рубинчику стяжать лавры русского автора фильма ужасов, не подпадающего ни под какие отечественные схемы.

Экранизация – это всегда своеобразное видение художником произведения другого мастера. Но Рубинчик перетасовал события, многие из которых из начальных сцен перекочевали в завершение, как, например, дуэль с завязанными глазами. Умышленно вычеркнув множество детективных перепитий, режиссер во главу угла поставил лишь главную интригу, сместив вектора иносказания в задумке Короткевича. Приключенческая основа повествования сменилась настораживающей гипнотичностью, погружающей мир киноленты в мрачную атмосферу загадочной неопределенности и психологической напряженности, заставляющей вспомнить готические фильмы. Одновременно выпало множество других деталей, а заодно напрочь исчезли схватки, драки и перестрелки, которыми любил украшать свое письмо Короткевич. Мало того: Рубинчик обрамляет фильм сомнамбулическими эпизодами с молодой владелицей замка и таинственным карликом. Загипнотизированная героиня, конечно, тревожит взоры неожиданной демонстрацией обнаженного лобка и набухших сосков. Ее молодое манящее тело в ореоле птичьих перьев и впрямь вызывает ощущение магнетизма, смешанного с непонятным страхом. Этот фрагмент вкупе с тихим бормотанием старой шептухи напоминает то ли обряд экзорцизма для изгнания бесов, то ли горячечный сон. Правда, режиссер не удосужился объяснить к чему все это и по какой причине обнаженную женщину положили в перья. Сцена завораживает и, как всякий сон, лишена привычных причинно-следственных связей. В ней сходятся и путаются все нити времен.

С другой стороны, в «Дикой охоте» встречаются по-настоящему захватывающие кинематографические куски. Еще не обрывается титр, как слышно громыханье небес с тревожным сопровождением симфонического оркестра. Темнота разрывается секундными фрагментами, демонстрирующими под вспышки молний бредущего в ночи человека по размякшей от дождей дороге. Где-то вдали слышен стук копыт приближающихся всадников. Их появление внушает страх, на лбу появляется испарина, а тело начинает бить озноб. Болотистая местность сама диктует условности – способы съемки, приемы монтажа. Сосредоточившись на атмосфере удушливого ужаса, Рубинчик в то время не мог наделить демонстрацию призрачных всадников визуальным рядом, включающим нечто подобное на нынешних белых ходоков в экранизации произведений Дж. Р. Р. Мартина. Ухищрения оптического свойства позволили увидеть Дикую охоту и впрямь ужасающей и чудовищной. Кафкианские мотивы ленты объясняют саму сновидческую атмосферу, столь эффектно нагнетаемую режиссером. Оператор Татьяна Логинова очень продуманно выстроила композиции: нестандартный подход к съемке через искажающую оптику наделяет фильм сюрреалистичными злодеями, светотени портретов героев то резко выделены в полумраке, то затемнены. Все это вытягивает фильм именно операторской работой.

Одна из самых неудачных адаптаций книг, которые я когда-либо вообще видел. Это нужно было еще так постараться, чтобы из отличного исторического детектива сделать подобное унылое говно.

Актерский состав — руки оторвать директору по кастингу. Борменталь из Собачьего сердца в роли Берорецкого — чистой воды нонсенс — ему бы роль Свециловича играть. Варону играет зрелый мужественный актер — где там молодой бледнолицый агрессивный вьюнош? Свециловича вообще играет какой-то странный актер ну никак не похожий на революционера с глазами горящими.

Дубатоук — тоже неудачный выбор. Актеру отлично удаются роли типа «Гаврилы» в 12-ти стульях. У него типаж туповатого мужлана. А Дубатоука нужно было изображать тоньше. Возможно, Алексею Петренко удалось бы передать персонажа — тоже крупный мужчина, с разноплановыми ролями. Ну и т. д. и т. п. В общем — с подбором актеров полный мрак.

Декорации — отдельный ужас. Такие убогие декорации еще нужно было умудриться смонтировать, а затем умудриться их максимально убого снять. Тут нужен просто какой-то дьявольский талант, чтобы все смотрелось так убого. Причем не убого, как в книге, а «убого снято».

Диалоги, действия — все снято в наихудшей манере, как будто бы снять самый плохой фильм было задачей режиссера.

В общем — сферическое унылое говно в вакууме.

В бытность мою в Триесте мне доводилось слышать байку (или легенду — это кому как больше нравится), согласно которой стилистическую идею «Имени Розы» Умберто Эко — в далеком семьдесят девятом мало кому известный голодранец от семантики, перебивавшийся на временных контрактах ричеркаторе — почерпнул на триестинском же международном кинофестивале, восхитившись и проникнувшись неким таинственным советским фильмом с длинным и странным названием. Я так бы и списала сию байку со счетов, ибо каких только смысловых и художественных чудес не приписывал себе Триест, этот условно итальянский, а на самом деле триязыкий город, за сто лет так и не примирившийся со своей третьестепенной ролью на новой родине после того, как ему посчастливилось побыть единственным морским портом великой империи Габсбургов (вплоть до претензий на лавры «настоящего» джойсовского Дублина — ведь написан «Улисс» был вроде как в Триесте) — если бы в победителях того самого МКФ не значился фильм «Дикая охота короля Стаха», первый советский мистический кинодетектив, экранизация первого белорусского романа в жанре исторической реконструкции. Впрочем, романа Короткевича Эко, скорее всего, и в глаза не видел: существует лишь один его перевод на европейский (английский) язык, да и тот кустарный (если не сказать — гоблинский), кроме того, навешивание ярлыков низких жанров, заляпанных кустарями от кино всех мастей и волостей, не идет на пользу адекватности восприятия тонкого, чарующего, выматывающего душу действа, каким без сомнения является фильм Рубинчика — действа чисто, выкристаллизованно кинематографического (что в советском кино была крайней и опасной редкостью), как будто буквально вдохновленного мандельштамовской формулой «как светотени мученик Рембрандт, я глубоко ушел в немеющее время», а потому — несущего семантический заряд такой мощи, какая не снилась и самой качественной словесности. Вероятно, этот заряд и сразил молодого Эко, судорожно искавшего тогда (это если судить по срокам) форму для популяризации своего заветного — истории геополитических крошек европейского Средневековья.

Разумеется, в конце семидесятых любой уважающий себя литератор уже знал, что у малых народов способов заявить о себе в глобальном культурном пространстве два: пестование фольклора, то бишь уход с головой в собственную местечковость — и перепридумывание, пере-создание себя яркими художественными средствами, окрещенное магическим реализмом. Однако стилистические возможности фольклористики по понятным причинам всегда были ограничены, а на авторское мифотворчество решались в те поры лишь народы с условных цивилизационных задворок, оттуда, где дольше ста лет одиночества длится позавчерашний день. Перепридумывание же того, что находится — географически и исторически — под самым носом, требовало недюжинной смелости — или прецедентов. И в мировом масштабе прецедент создал, конечно же, не так и не дошедший до европейского читателя Короткевич. Создал его Валерий Рубинчик, в том числе и благодаря тому, что принес в жертву собственному замыслу замысел писательский. Поскольку редкий из белорусских эстетов не пнул Рубинчика за то, что тот подогнал свою сценарную фабулу под сюжет «Собаки Баскервилей». А сделано это было, разумеется, неспроста. Режиссер играл при этом с эффектом мета-узнавания: считывания смыслов двойного-тройного дна, улавливание нюансов на досконально знакомой канве. И — без явного проговаривания — добивался того, что проклятье рода превращалось в зрительском сознании в проклятье народа, портретная галерея кровавых предков — в часослов, география — в судьбу. Литературная же готика, уже не воспринимаемая пресыщенным ею Конан Дойлем (и его европейскими современниками) всерьез, уже практически постмодернистски разлагаемая ими на пастиши, вновь обретает у Рубинчика романтический ореол — ореол тоски народа, настоящей готики не познавшего, по мировой культуре, ореол трагизма от понимания своего безнадежного опоздания.

Однако земля, не взрыхленая готикой, не растеряла у Рубинчика и своей первобытной энергетики — она кишит ещё полуживыми духами и прошедшее в ней едва ли не более материально, чем настоящее, в ней оживают портреты и вообще вещи порой не менее одухотворены, чем люди, в ней сохранились невиданные звери, вымершие в странах с более линейной и плотной историей (например, табун древних лошадей — дрыкгантов или гигантская саблезубая рысь), в ней уцелели реликты. Заповедник «мехами сумрака взволнованного племени» на экране — предельно визуален. Оператор Рубинчика Татьяна Логинова и его художник-постановщик Александр Чертович работали с искажающей оптикой (отчего лошади кажутся издали уродливо коротконогими, морды их — свиными, а всадники на них — зловеще, призрачно долговязыми), сепией и кьяро-скуро, а также игрой теней, голограммирующей портреты, сообщающей им самостоятельное существование в рамках кадра, они виртуозно выстраивали композиции — как интерьерные, так и пейзажные, причем в случае последних само пространство, увиденное в обратной перспективе, давит на грудь, душит, сводит с ума, смущает не к добру, смущает — без добра… Вообще градус атмосферности, достигнутый авторами на чисто бутафорском уровне, в фильме таков, что он был бы шедевром при любом качестве собственно актерской игры. Но и актерский ансамбль у Рубинчика — изумителен. В обитателях Болотных Ялин, каждого из которых, вплоть до полуминутных эпизодников, Рубинчик отбирал лично и крайне придирчиво, есть и многокартно оплаканные Короткевичем в народе его худосочность, бледная немочь, предельная запуганность, есть и некий смиренный вызов (' чувствовали они, что бунтуют, а с коленей не поднимались»). Постоянный страх, то суеверный, то вполне конкретный, в котором живет паненка, сыгран болгарской актрисой Еленой Димитровой так, что куда там героиням Хичкока. Совершенно, почти обыденно убедительны безумие «куриной» пани Кульши и явно пограничные состояния Игнатия Гацевича, кукольного героя Филозова, и от неуравновешенности брутального пана Вороны в исполнении Хмельницкого. Собственно, вторжение в этот жуткий, сумасшедший, болезненный, но такой самобытный мирок разумного, далекого от мистицизма героя, расколдовывающего его и цивилизующего, отдается в моем сердце болью безвозвратной потери, похожей на остающуюся от чтения Красной Книги, раздела вымерших видов. Лакомая, многократно переходившая из рук в руки, но все равно до определенной поры фактически ничья земля, будучи понятой, теряет весь свой интерес: коней-эндемиков перебивают восставшие крестьяне, уродцы умирают, забытые, и пугливые духи больше не чувствуют себя в безопасности…

Наверное, тот факт, что «Дикую охоту короля Стаха» выше всего оценили именно в Триесте, закономерен. Та земля тоже — пограничная, рубежная, на разломе, звенящая нереализованным потенциалом. Поскольку нереализованный потенциал слишком отчетливо взыскует и из биографии режиссера Рубинчика, и из всей истории белорусского кино, как-то не сумевших сделать «Дикую охоту» первым в ряду фильмов подобного, ими ощупью изобретенного жанра. В рамках условно «нашего» кино её стилистика так и осталась уникальной, не будучи востребованной даже в последующих экранизациях Короткевича — смесью тихой нежности и истошной боли, вырождения человеческого и зловещего (так и хочется сказать — чернобыльского) буйства природы, «грусти пушкинской и средиземной спеси».

В 1964 г. в белорусской литературе случилась маленькая революция – была опубликована повесть «Дикая охота короля Стаха» Владимира Короткевича о проклятой семье. Повесть стилизована под романтизм кон. XVIII – начала XIX в. с опорой на английский готический роман, потому не случайно в самом начале повествования возникает образ звезды английской литературы Перси Биши Шелли. Короткевич использует привычный романтизму зачин, когда главный герой в почтенном возрасте (по повести ему 96 лет) рассказывает уникальный случай из своей жизни. Двоемирие, мистика, образ голубого цветка и необъяснимые звуки шагов кричат о романтизме. Но самое главное, что Короткевич берет от этой эпохи – поиск национального идеала, чтобы на примере одной семьи показать, как на протяжении столетий формировалась белорусская народность. В аллегорической форме конфликта о проклятье короля Стаха и дальнейшей многовековой истории Короткевич попытался изобразить два мира: мир короля Стаха (Беларуси) и мир его обидчика пана Рамана (России). Не случайно героем повести оказывается главный персонаж романтизма – фольклорист Андрей Белорецкий, прямиком попавший из питерского университета в белорусскую глубинку для исследования легенды о короле Стахе, голубой даме и маленьком человечке. В своем рассказе тех событий Андрей никогда не проходит мимо народной культуры, а потому повесть изобилует народными преданиями, песнями, обрядами, описаниями бытового уклада, диалектными особенностями, что при прочтении повести возникает ощущение полного погружения в эпоху XIX в.

Спустя несколько лет после публикации повести и на волне ее фантастической популярности Валерий Рубинчик снимает по мотивам повести одноименный фильм-притчу, только уже на русской почве. Сценарий фильма неоднократно редактировался в угоду советской цензуре, и даже сам Короткевич принимал участие в его первичном написании. В результате многочисленных сценарных переделок фильм получился не столько экранизацией, сколько самостоятельным художественным творением Рубинчика. В первую очередь им была нарушена хронология событий и убраны монологи центрального персонажа о национальной идентификации. То что Короткевич показал как финал, Рубинчик раскрыл в середине фильма, а после к обозначенному финалу добавил весь «экшен» и раскрытие уже раскрытой детективной линии. В качестве сохраненной уникальности осталась лишь история о короле Стахе и его призрачной дружине.

Вольность адаптации материала дала возможность сосредоточить внимание на визуальном ряде и красоте кадра с опорой на депрессивное и меланхоличное двоемирие. Воссоздать белорусский колорит позволили подмосковные и украинские просторы и сооружения. Претенциозно визуальный ряд изобилует предметами быта в искаженном виде, что позволяет увидеть эти же предметы по-новому. Существенную роль в оформлении декора отведена многочисленным портретам, которые призваны показать историю в лицах. Работа с портретами интересна в том плане, что светотень выделяет положительность и отрицательность героев так, что не требует расшифровок, а воспринимается на интуитивном уровне. Внимание привлекает образ «голубого цветка», трансформировавшийся в образ голубой женщины. Цветка, которого адепты романтизма всегда пытались найти для обретения вечного блаженства. С позиции художественной детали большую роль занимает идея «маленького человечка», с образом которого связаны не только мистические шаги, но и образ «кукольной культуры», когда в кадре как декорации появляются макеты деревенской избы, другим примером служит кукольный театр, на образе которого режиссер демонстрирует костюмы персонажей героических времен и средневековую архитектуру. Прием соотнесения реальности с кукольностью снова возвращает к истокам романтизма и позволяет посмотреть на действие фильма как театральный мирок, в котором сильный играет слабым. Игра оптических обманов, светотени и деталей вносят раздвоенность и фантастичность в неоднозначный сюжет, что делает фильм по истине волшебным и неординарным. Особой аурой загадочности действие фильма сопровождает умирающая осенняя природа, то плачущая, то смеющаяся, то болотисто фольклорная, то облекающая все в туман.

Главный герой фильма мало похож на персонаж Короткевича. Хоть вначале он и называет себя фольклористом, но в последствии он превращается в любознательного впечатлительного малого, стремящегося бороться с невежеством селян и одержимого идеями разгадать детективную загадку мистических событий белорусской глубинки, чтобы всему волшебному дать реалистичное рассудочное объяснение. Но вот беда, волшебство в фильме оказывается в такой концентрации, что невозможно определить, где реальное, а где ирреальное.

Для многих идей повести Рубинчику пришлось изыскивать дополнительных средств выражения и кричащие образы. Например, один из самых скандальных кадров фильма, в котором в птичьих перьях перед зрителем предстает обнаженная героиня. Другой пример – абсурдное сочетание демонической повелительницы кур – вдова Кульши, которая на экране показывается то с курицей в руке, то с цыпленком на голове. Визитной карточкой режиссера стали бережно перенесенные из повести в кинореальность всадники смерти, скачущие на лошадях. Фрагмент, в котором один из всадников удаляясь, как будто машет зрителю, а затем растворяется в тумане, многие кинокритики называют одним из лучших кадров белорусского кинематографа. Подобные пестрые вставки излучают тяжелый дух эпохи, в которую снимался фильм, и противоречат заявленной в повести проблематике. Противостояние русской и белорусской культуры практически не ощущается. Остро возникающий конфликт двух культур приобретает у Рубинчика яркое выражение в форме портрета Николая II в кабинете нелицеприятного чиновника и неоднократной апелляции к образу Петербурга. Но изображению национальной культуры режиссер остается верен.

Заявленная Короткевичем романтичность повествования оборачивается под руками умелого мастера в неизвестную советскому человеку готичность, что существенно сглаживает углы недопонимания и делает конфликт далеким от реальности, как вражда с ирреальным мистическим миром. Также опора на готичность позволила вывести белорусский лубочный сюжет на мировой уровень познания реальности, чему поспособствовал ориентир режиссера на западные аналоги съемок страшных и ужасных готических триллеров, под давлением которых национальный идеал был плавно окутан готическим ореолом очарования Федерико Феллини.

Впервые эту экранизацию классического готического романа белорусский литературы я увидел на большом экране в актовом зале родной школы. И с тех пор пересматривал его столь же много, сколько перечитывал первоисточник на прекрасном белорусском языке.

Для тех, кто не в курсе о чем история: поиски древних легенд привели фольклориста Андрея Белорецкого в медвежий угол Беларуси, поместье Болотные Ялины. Здесь, среди мрачных торфяных болот, в огромном родовом дворце живет последняя представительница когда-то грозного шляхецкого рода Яновских. Над девушкой висит древнее проклятье: месть дикой охоты короля Стаха. Плюс — в пустых коридорах дворца слышатся ночные шаги. Хозяйка рассказывает о таинственных Маленьком Человеке и Голубой Женщине, и готовится к смерти. Белорецкий решается разгадать страшные тайны проклятого рода.

Фильм существует в двух вариантах. Изначально он снят в двух сериях. Но для мирового проката его объединили в одну и сократили на 20 минут. Многие ругают картину за отсутствие динамики, но, как на мой вкус, это придает ему очарование гипнотического транса. Ведь нет этой динамики, к счастью, и в книге. А сотворить из «Дикой охоты короля Стаха» боевик, было бы невероятной пошлостью.

Замечательно играют актеры. Даже в хрупком с виду Плотникове чувствуется скрытая мощь. Великолепно выбрано место съемок — Подгорецкий замок на Львовщине.

Писателю Владимиру Короткевичу экранизация не очень понравилась, так как в сценарии практически отсутствовали две ключевые темы повести: печаль о тяжелой судьбе белорусского народа и полное моральное разложение местной шляхты. Однако это станет дополнительным поводом к чтению великолепной книги Короткевича.

8 из 10

В жизни бы не подумала, что после просмотра советского фильма может остаться мерзкий осадок. Однако он остался. Да еще какой!

Незадолго до этого я прочитала книгу Владимира Короткевича, что, в принципе и побудило меня к просмотру. Если честно, я не очень люблю «родную лiтаратуру», но от этой книги было просто невозможно оторваться. Я искренне надеялась, что фильм будет таким же чудесным.

Но назвать сие творение ни то что чудесным, а даже неплохим язык просто не поворачивается.

Начнем с сюжета. Абсолютно убита главная идея книги: страдания и мучения белорусского народа за многовековую историю. В книге на этом не заостряется внимание, но, если читать между строк, то и в разговорах героев, и просто в описании природы и людей чувствуется глубокая любовь автора к родной земле.

Да и вообще весь фильм снят кусками, которые вырвали из разных частей книги. Вконец испорчена чудесная сцена бала в честь совершеннолетия хозяйки Болотных Ялин. Сама страшная легенда о проклятии на род Яновских короля Стаха потеряла свою загадочность и ужас. Момент с пиршеством и дуэлью Белорецкого и Вороны в доме Дуботовка получился совершенно скучным и неинтересным. Романтическая история главных героев отсутствовала на протяжении всего фильма, и тем, кто не читал книгу остается только догадываться, почему Яновская так охотно уехала вместе с Белорецким.

Актеры тоже подобраны далеко не лучшие. Главный герой – Андрей Белоркцкий, которого в книге просто невозможно не любить за его смелость и твердый характер. В фильме же отсутствует эта яркость и уверенность персонажа. Это просто какой-то серенький, посредственный герой, который весь фильм ходит и созерцает, как возле него гибнут и страдают люди. Надежду Яновскую сделали сумасшедшей молодой женщиной, которая сложила руки и собралась умирать. А где же безграничная вера этой девушки в лучшую жизнь? В то, что где-то далеко от ее родного дома есть места, где люди живут по-другому.

Но буду объективной и скажу, что несколько плюсов в этом фильме все же было. Перво-наперво это само поместье Болотные Ялины. Имение поражает своей красотой и сходством с книжным оригиналом. Понравились яркие герои пана Дуботовка и пани Кульши. История маленького человека Базиля тоже передана довольно интересно. Как ни странно, но мне понравился момент празднования Нового года, которого не было в книге (опустим то, что там вообще все действо произходило в начале осени). Хороши были декорации и массовка, изображающая крестьян. Их встреча с Дикой охотой «стенка на стенку» выглядела довольно забавно…

Жаль. Очень жаль, что такую хорошую книгу не смогли достойно экранизировать.

5 из 10