Рецензии

Продолжая свой вечер в скандальной российской киношной гей-тематике, сразу после провокационной документалки «дети 404», в надежде на лучшее, добрался, наконец- таки до «Зимнего пути». Слава у фильма стояла в около-киношных СМИ такая, что картина ещё до просмотра начала отталкивать. Да, ещё и громкие слова некоторых «популярных» критиканов, уже заранее вызвали не интерес, а скорее недоверие — тем оно и лучше, ибо была возможность начать просмотр по методу «от противного», что добавило некоторые положительные эмоции, всякий раз, когда появлялось, что-то «настоящее». Хотя, ввиду тематики сей ленты, возникает своеобразная двусмысленность такого подхода.

Что же в этой картине особенного? Да, ничего, за исключением некоторых твёрдых плюсов, если, конечно, отменить сверхсубъективный оценочный метод, как сиюминутного явления — «за последние пару месяцев ничего подобного не снимали, да ещё и в России, да ещё и с голубым оттенком», а рассматривать с позиции, собирательного, дальновидного взгляда пропуская через весь кинематографический опыт в целом. А теперь подробнее.

Практически с первых кадров понятная фабула, строиться на крепком фундаменте, состоящим из взаимодействия\пересечений\переклички двух разно-полярных, можно сказать, потенциально разнополых субъектов, негласных социальных врагов — чувственного, драматического, эстетствующего интеллигента, пропитанного с детства искусством до каждой клеточки, деятелем которого он собственно и является, и гиперболизированного, в образе чуть ли не «бомжа», некоего быдло-хулигана из «заводских», проще говоря, гопника, плевавшего на все социально-моральные нормы, не говоря уж о законе.

Их «зимний путь» начинается с неожиданного для них самих обмена своими «талисманами» — для одного это некая вещь в форме ящерицы, для второго — мобильный телефон, с помощью которого, он держит связь с внешним миром и слушает композиции Шуберта, партию которого он должен исполнить на предстоящем, по-видимому, роковом прослушивании. Желая вернуть ценную и очень личную вещь «хулиганствующий» персонаж с простым именем Лёха (в то время как другого, можно сказать «естественно», зовут Эрик) находит своего «социального оппонента» — что и можно считать «переворотной» точкой сюжета. Далее всё развивается по уже весьма стандартному, напичканному типичной драматургией, сценарию, основанному на вселенской физической сути, о том, что «две противоположности притягиваются». Только вот меня, изначально противоположно настроенного, как-то притянуть не получилось.

Обременяя себя узами, отталкивающей своей множественной пережёванностью, европейской стилистики (включая даже музыкальную подборку), которая не только всячески отвлекала, но порой даже затмевала раздражающим фактором отличную операторскую работу, авторы, зачем-то, (кстати, их двое и оба актёра, но дебютанты в режиссуре — Сергей Тарамаев и Любовь Львова), помимо и так понятных, визуально и интуитивно, фактических различий двух главных героев, словно указательным пальцем, ошибочно вводят излишне нагромождающие, а точнее захламляющие, сюжетное пространство, дополнительные доказательства этих явных отличий. И, если лексический подход можно с уверенностью считать успешным, ввиду не столько диалоговых построений, сколько выдающейся актёрской игры (о которой чуть позже), то попытка вспомогательной «подсветки» на тему социально-бытового различая, кажется совершенно нелепой и заметно выбивающейся из общей картины своей неестественной притянотостью. Как пример, можно взять «бандитскую» линию: все эти разборки с джипами, драками и размазанной кровью, выглядят до свода скул фальшиво (как, в прочем и большая часть ленты) пестря своей «разноформатщиной». Создаётся впечатление разрушающей бессмысленности всех этих вставок, будто они из другой картины, или прямиком из «грёз» авторов, что характерно, под стать двум потенциально значимым, якобы метафоричным «флеш-форвардам» (если связать эпилог с прологом и сцену из финала со сценой с «находкой» доктора), или же специфичному дресс-коду некоторых сцен, словно обволакивая фильм пеленой яркой и значительно излишней претенциозности.

Но, что действительно было не затмить, так это блестящий актёрский дуэт двух главных героев. И хочется верить, что на подобную удачу и настоящую редкость в области современного рос. кино возможно повлияло актёрское прошлое режиссёров, что помогло им с аптечной точностью вдохнуть жизнь в своих персонажей и наполнить их достоверными эмоциями. Импульсивно-экспрессивная игра Евгения Ткачука, потрясающе справившегося с ролью фривольного Лёхи и с изображением его весьма гиперболизированного характера, который, кстати, в одной из сцен, с учётом грима, невероятным образом (и не только внешне) напомнил мне аж самого Клауса Кински. Так, можно сказать, гениальность дуэта в том, что вся эта сверх-экспрессия и гиперболизация одного героя, была уравновешена, сглажена и дополнена не менее потрясающей игрой Алексея Франдетти, исполнившего роль задумчивого, погружённого в свои мысли, опустошённого, эмоционально и экзистенциально атрофированного Эрика. Взаимодействуя и взаимодополняя друг друга, выступая как целостная единица, или даже отдельный персонаж, дуэт главных героев, словно мощный «тягач», вытаскивает затонувший в собственном соку фильм, придавая всей этой пронизывающей эпатажно-претенциозной самобытности, налёт искусной естественности. Форму некоего абстрактно-относительного кинематографического профессионализма, но такого не продолжительного, холодного и пустого, словно это солнечный луч, проходящий свой короткий «зимний путь» в очередной из морозных дней одноимённого сезона.

«Come to Schober`s today and I will play you a cycle of terrifying songs; they have affected me more than has ever been the case with any other songs», — Franz Schubert.

Любовь и трагедия, смех и слезы, поэзия и проза. Никогда еще кино на русском языке не брало таких высоких нот, и вряд ли это повторится в ближайшем будущем. Картина режиссеров-дебютантов Сергея Тарамаева и Любови Львовой сочетает в себе восторг красоты и глубину мудрости, демонстрируя, что такое настоящее искусство, и заставляя зрителя пройти по пути, разбивающему сердцу; пути, который он вряд ли когда-либо забудет.

«Зимний путь» все экранное время находится в том пространстве, которое Платон называл «миром идей». История, завораживающая трагизмом и очаровывающая любовью, расскажет о двух антиподах — утонченном Эрике и грубом Лехе, для которых зимняя стужа окрасится ослепительными красками самых невероятных оттенков. Они ни в чем не схожи друг с другом. Полными противоположностями являются даже их имена: сдержанно элегантное Эрик и развязно фамильярное Леха. У Эрика есть все: семья и потенциальное будущее в качестве оперного исполнителя. У Лехи же, напротив, кроме одежды, выброшенной кем-то в мусорный бак, и с трудом добытой еды, нет ничего.

Черноглазый Эрик потерялся в калейдоскопе своего существования, он должен выиграть вокальный конкурс, но очевидно слабо представляет себе для чего же ему это нужно. Он никак не может увидеть душу музыки, и «дисциплина, прогулки, Шуберт», как учит его наставник из консерватории, тут не помогут. Нужно что-то совершенно иное. Нужно найти того, для кого захочется спеть что-нибудь из вокального цикла Шуберта «Зимний путь». Леха же деклассированный элемент, бродяга без гроша в кармане; его главная цель — выжить в жестоком мире, но, даже находясь на самом дне социума, он остается человеком, у него есть принципы и моральные устои. И самое главное — голубоглазый Леха способен узреть настоящую красоту. Пусть он называет Шуберта «тот гундосый», но он не в силах вынести возвышенность музыки композитора и плачет, слушая его.

Пройдя путь от индивидуальной отчужденности до безусловного единения, история покажет любовь не как приторную сладость, а как хорошее вино, которым Леха предлагает Эрику «причаститься», потому что «петь лучше будешь». Не будет здесь ни свиданий, ни объятий, ни секса, а только лишь та близость, что стократ сильней физической. Бег по заснеженным улицам, который окончится на берегу небольшой реки — радость зимнего дня, морозный воздух и снег, летящий прямо в лицо. Именно там Леха похвалит Эрика за блестящее исполнение Шуберта, а тот в ответ лишь скажет: «А я для тебя пел». Пиком их взаимоотношений станет финальная сцена в подземном переходе: вы увидите, что представляет из себя любовь, о которой молчат, но вместе с тем, и не сказать о ней невозможно.

И оба наших героя настоящие, в этом нет никаких сомнений. А это и есть ключевой фактор успеха любого фильма. Если зритель относится к персонажам, как к реальным действующим лицам, любит их или ненавидит, сочувствует или презирает, то драматург может считать свою задачу выполненной. Более всего это непреложное правило наглядно демонстрируется на сцене; в постановке вы видите либо героя Шекспира, Марлоу и т. д. или же актеров, произносящих написанный текст — вот и вся разница между провалом и триумфом.

Кроме того у «Зимнего пути» есть и социальное измерение. Хорошо показаны мерзкие полицейские, грань между ними и криминальными элементами практически неразличима. Будут тут и сами представители криминала (а может быть это уже и не криминал, а озверевшее в конец общество?), разъезжающие на дорогих машинах и, являясь настоящими скотами, позволяющие себе обращающиеся с ближними, как со скотом. И, конечно же, гей-сообщество, существующее свободно только лишь подпольно. Люди, вынужденные притворяться теми, кем они не являются. К примеру, Паша, заботливый сын своей престарелой матери, из раскрепощенного мужчины с ярким макияжем превращается в сурового доктора, замкнутого и ни чем не выдающего своей сути.

Следуя настроению одноименного названию фильма произведения Франца Шуберта, все здесь построено на полутонах и акцентах, контексте и интонациях. Говорить о технической стороне «Зимнего пути» бессмысленно, можно лишь n-ное количество раз повторить эпитет «идеально» или «бесподобно». Достигнув апофеоза содержательной стороны, постановщики не останавливаются на этом. Играя ракурсами и цветокоррекцией, монтажом и саундтреком, они делают кино, каждый кадр которого можно обрамить рамой и повесить на стену в качестве произведения искусства. Чуть более, чем полностью состоящий из визуализированных метафор «Зимний путь», дарует каждому из его создателей от режиссеров Сергея Тарамаева и Любови Львовой до исполнителей главный ролей бесподобного Алексея Франдетти и умопомрачительного Евгения Ткачука, место на Олимпе кинематографа. Не допустив ни одной проходной сцены, ни одной неверной ноты или интонации создатели «Зимнего пути» дарят зрителю фильм того невероятно высокого кинематографического уровня, который достигается крайне редко. Эта картина обращена одновременно ко всем и к каждому в отдельности, она станет очень личной и обречет вас не на одну бессонную ночь.

Наиболее точно суть происходящего в «Зимнем пути» была описана где-то между 1600-тым и 1601-вым годом человеком по имени Уильям Шекспир. «If music be the food of love, play on» — все в этой фразе — и музыка и любовь, стихий наиболее близких, сочетание которых представляет собой не просто чистую красоту, а главный принцип всего сущего. Для одного героя, окруженного искусством, музыка не звучит и он не может разглядеть ее красоту. А для другого, жизнь, которого лишена любых проявлений прекрасного, она чужда и загадочна. Но вдруг, по воле случая, все встанет на свои места — Эрик и Леха раскроют эту непостижимую тайну. Прекрасным влюбленным станет кристально ясно, ради чего Шуберт брал в руки чернила и нотные листы. Музыка обретет свое истинное звучание, доступное лишь немногим.

Принц Эрик в итоге завоют столь желанное им королевство, а Нищий Леха получит несметное богатство, способное обеспечить ему безбедное существование. Но, как окажется, достижение цели, казавшейся ранее высшей, не имеет ровно никакого значения. Эрику и Лехе нужно только лишь одно — самое элементарное и самое сложное из всего, что существует на свете — это любовь. И они ее испытали, а все остальное меркнет, если однажды у тебя в руках побывал целый мир. Только лишь один сорванный с губ поцелуй, станет залогом их любви и клятвой непреложной верности. Только лишь один зимний день послужит одновременно кратким мигом и вечностью наслаждения. Франц Шуберт воспевал любовь, ведь кроме нее ничего и не существует.

10 из 10

«Зимний путь» показали на фестивале в Выборге, не показали на Кинотавре, сначала запретили для проката, потом разрешили, в итоге не показывали в питерской «Родине» из-за «пропаганды гомосексуализма» или по каким-то другим неведомым причинам, кратко изложенным во фразе «детям это смотреть нельзя», — первый российский фильм «про это» должен был выходить в прокат со скандалами, в итоге прошел незаметно, хотя и крутится фильм даже в провинциальных кинозалах.

«Зимний путь» не столько про любовь, сколько про ее техническую невозможность: постоянные разрывы между героями сюжетно объясняются разностью их происхождения и любовным треугольником с весьма неожиданными углами. Это банальная история о внезапном столкновении двух людей, которые сначала отскакивают друг от друга, затем медленно притягиваются: пока один герой, учащийся консерватории (шаблон, точно снятый с действительности — все, хоть что-то знающие о консерваториях, понимают, что герой обязан быть оттуда), талантливый, но запутавшийся музыкант проходит путь вниз, в ответ на советы «сна и отдыха» идет пить водку и валяться на тротуаре, другой (невероятный Евгений Ткачук) — если схематично, то: оборванец с окраин, пересекает улицы, курит, находит себе друзей (собак) и наоборот (людей), кутается в шубу и мерзнет. Точка схода — концерт с исполнением «Зимнего пути» Шуберта, который — в смысле путь — становится и заглавной метафорой всех этих бесконечных путешествий, разговоров и драк.

Герой Шуберта тоже погружен в любовную драму, выходом из которой может быть только выход из самого себя — интересно, что главного героя фильма зовут Эрик, так же (только на мужской манер) как героиню «Пианистки» (Елинек и Ханеке), которая до невозможности любила Шуберта и в мазохизме находила свой путь — между движениями этих эриков можно найти закономерности. Издалека вся певческая, длинноволосая манерность, оттеняемая черными разрисованными глазами местного доктора, которого в медицинской куртке возможно узнать без грима только по прозвищу «королева», выглядит немного условно, тем не менее — в контексте запретов и странного общественного отношения к гомосексуалистам еще и свежо, так как фильм, в общем, не про это.

Это тихая, по-настоящему тихая, драма из стремлений, возмущений и попыток, с такой простотой рассказанная дебютантами (в прошлом — актерами Сергеем Тарамаевым, Любовью Львовой). Пути героев пересекаются, итога нет, цели тоже, в такую концепцию хорошо вписывается совершенно космическая операторская работа Михаила Кричмана (исследующего пути в фильмах Звягинцева) — сцена, где камера снизу смотрит, как бездомный убегает по лязгающим прутьям после удара клюшкой по лицу, потрясает. Фильм торчит из сценарных остановок, прячется в неуловимой череде событий, где разные миры сдвигаются, любовь остается в подземных переходах, а в скрипе снега под ногами звучит Шуберт.

Смотришь фильм и не думаешь об операторской работе, о фабуле, о задумке, не ищешь загадок, скрытых смыслов, не анализируешь, а просто ЧУВСТВУЕШЬ фильм, ЖИВЕШЬ его иллюзорным миром, ОЩУЩАЕШЬ героев — грудная клетка просто разрывается вдребезги.

Очень трудно подобрать слова, на ум в сумбуре приходят: отрешенность, смирение, отчаянье, искренность, безысходность, сумасшествие, любовь или презрение, к себе, тебе — ко всем! Необъятная экзистенциальная трагедия, а ты, черт возьми, смеешься! Мне даже не хочется размышлять о том, как авторам фильма удалось добиться этого эффекта. Могу лишь искренне за это поблагодарить.

Актерская игра, поговорим о ней. Сейчас я буду выглядеть как герой фильма Леха, который плакал, ТАК больно и по-настоящему плакал, а в итоге сказал лишь: «ну это, ну, было круто».

P.S. Евгений Ткачук, вернее его пронзительный взгляд с экрана, перемешивался в моей голове со взглядом Алекса из фильма С. Кубрика «Заводной апельсин».

Чужим сюда пришел я, чужим покинул край…

Этот фильм я посмотрела на премьере в Петербурге, поэтому удалось услышать самих режиссеров, задать вопросы, по-другому увидеть замысел и переосмыслить картину.

Первое впечатление от фильма — замешательство и не то чтобы отторжение, но какой-то внутренний протест. Почему опять курят, пьют, принимают наркотики, опять типаж утонченного эстета и бандитов, почему снова геи? Зачем, в конце концов? Чтобы пролететь по всем фестивалям и докатиться на волне эпатажа и вызова до зрителя? Что-то в этом есть нечестное, когда А. Кешиш, собравший гроздь наград со своей «Аделью», отвечает на вопрос, почему фильм о девушках: ну так получилось, просто я давно хотел снять фильм о первой любви, и тут подвернулся этот комикс. Почему вы, дорогие россияне, да еще и люди театра, снова идете собирать грибы в этот лес? — Ну, так получилось. Мы же не можем не показывать наркотики и курение, пьянство, если они есть?! Тогда почему нужно показывать абсолютную нелепицу, как оперный певец каждый день после репетиции нажирается в дупель и ползет домой? Ну ни за что не поверю! Ладно, рок-музыканты, им сам жанр велел, поп-музыканты, чего только Бритни Спирз не делала в отчаянье, но оперный певец, это же как танцор, человек, который каждый день полирует свой инструмент у станка-рояля. И тот, кто мог дойти до вокальных конкурсов и «Зимнего пути» Шуберта ну не может так спускать свою жизнь…

Но когда Сергей Тарамаев заговорил об Эрике Курмангалиеве и его чудовищном радиоинтервью, которое его когда-то потрясло… пазл сложился. Даже имя и внешность главного героя весьма честно выдают прототип. Оказывается, бывают Бритни Спирз от оперы. Бывают пустота, неудачи и крах в любой близости к творчеству и искусству.

А второй ответ отыскался в прекрасных рецензиях на эту картину: непонятно каким чудом воссоздание романтизма, подлинного духа романтического отчаянья как он есть. И на романтизм в 21 веке лучше всего работает гомосексуализм.

Сюжет подробнейше пересказан много раз: в одном автобусе сталкиваются баритон Эрик и гопник Лёха. Один убегает от ментов, другой от дисциплины, прогулок и Шуберта. Леха — неистово заряженный полюс действия и приватизации, борьбы. Эрик — слетающая с орбиты без всякой цели и тяготения неприкаянная планета. И всё, что нам показывают, всё, что мы видим в кино(!) — убогая, пустая, обветшалая, заброшенная зимняя городская провинциальная сцена. Герои ходят, но почти никого не встречают. Бредут куда-то — а снег никогда не исчезнет. Консерватория своей затрапезностью и заброшенностью, пустотой достойна почерка А. Балабанова. Отношения между появляющимися в кадре людьми набросаны грубо какими-то угловатыми неправдоподобными штрихами. Живые люди вроде есть и вроде их нет. И в этом разряженном и тяжелом воздухе Леха ненадолго прибивается к «Зимнему пути» Эрика. Любовь? Несчастная любовь гомосексуального интеллигента к непробиваемому натуралу-разбойнику — мне кажется, это уже слишком. Видеть такое — значит, выдавать желаемое за действительное, проявлять наше недавнее научение глаза и сознания видеть однополое «нечто большее» как явление (даже бабушки уже освоили этот достойный жанр «кино про геев»). Персонажи сталкиваются ненадолго, Леха плачет от музыки Шуберта, загорается желанием украсть солидный куш, Эрик перестает пить водку. Всё рушится. Потухшая усталая комета падает на землю и замерзает, дворовая фурия или бандитский «индуистский неистовый бог», как его щедро и восторженно называли критики, уносится прочь в шубе точь-в-точь Шаляпин.

И вроде бы зачем все это снято?

Когда я слушала интервью Эрика Курмангалиева, мне казалось, что это два человека, что это хохочет и матерится не оперный женственный певец, так нежно исполнявший Ваню и Далилу, а вселившийся в него демон, отечественный беспардонный бес отчаянности, неприкаянности и тупика. И мне кажется, эта идея двух несовместимых элементов должна была возникнуть сама собой. Гопнику Лехе досталась та немыслимая для оперного певца матерная партия, которая и завела его к трагическому финалу. И нет здесь гомосексуализма, а есть что-то вроде доктора Джекиля и мистера Хайда. Хайд и Леха побеждают, перешагивают, вырываются и несутся дальше, а более слабая хрупкая часть остается брошенной как разбившаяся оболочка.

«За мною вслед тоскливо лишь тень бредет моя…'

Но с другой стороны, «гомосексуализм» здесь все-таки есть. И вот это потрясающе: в наш век секса и потребления, романтизма как ощущения себя в мире не осталось ни крупицы. Того романтизма Байрона, Лермонтова, Гофмана, Гете, когда мир сжимается до одного монастыря с Тамарой, до одной баррикады, куда я радостно бегу умирать, до одного наваждения, когда весь мир покрывается беспроглядной и безнадежной пеленой. Цикл Ф. Шуберта «Зимний путь» на стихотворения В. Мюллера — это как если бы несчастный Вертер стал миннезингером и запел, покидая свою Лотту, все время оборачиваясь и высыхая в соляной столб. Это 24 горьких стакана (песни) отчаянья и депрессии. И не судьба Эрику выступить с Шубертом на конкурсе, но он по-настоящему погрузился в убегание, плутание по снегу от себя, к себе. Режиссерам и оператору, кажется, даже удалось воссоздать ощущение маленького немецкого (советского) городка, в который приходит и который покидает романтический герой, в котором говорит с флюгером, липой, ветром. В. Мюллер рыдал от горя по утраченной невесте, невозможной любви. Сейчас снять любовь как абсолютную любовь и отчаянье на границе миров — почти невозможно. И тогда — эврика — режиссеры интуитивно снимают чувства женщины к женщине или мужчины к мужчине, заведомо почти безнадежные и мучительные, путь, полный препятствий, сладчайших неизведанных девственных роз и утыканный шипами на всех направлениях. Снимать про первую любовь мужчины и женщины — получится скорее что-то вроде «Сумерек». И только в запретной, новой области «подлунных людей» еще сияют абсолютные солнца, абсолютная невозможность и абсолютная трагичность романтизма.

Сергей Тарамаев хотел столкнуть бездуховный мир Лехи с Шубертом, показать его растроганность и некомфортность, а потом бунт и побег, словно Маугли ненадолго пустили в музей или боевого уличного воробья зажали в нежных руках, — какими рассерженными и взъерошенными будут они после этого краткого насилия. И как быстро реагент или окислитель Леха уронит падающего Эрика.

И все-таки в краткий миг их союза, их совместности, когда они улыбаясь катятся со снежной горы в никуда, можно было бы услышать единственный радостный мотив «Зимнего пути»:

Если снег в лицо мне бьет, я его сметаю.
Если сердце вдруг вздохнет, песню запеваю.
Будем петь среди громов, страх и скорбь забудем!
Если в мире нет богов, мы богами будем!

«Зимний путь» заработал скандальную репутацию еще до выхода на большой экран.

Фильм, который едва не был запрещен, в Интернете горячо обсуждали даже те (в особенности те), кто весьма далек от мира фестивального кино. Сейчас не хочется даже говорить о том, насколько глупо и поверхностно это все. Неважно уже. А важно то, что фильм вышел и в нем нет желание эпатировать. А есть рассказанная в романтическом ключе история об одиночестве и неспособности ответить любовью на любовь.

Эрик – талантливый певец, который в алкоголе ищет спасения от творческого кризиса.

Саркастичный и холодный, на самом деле он, как и всякий человек искусства (в особенности молодой), мечтает о «настоящих» чувствах и эмоциях, трагичных и вдохновляющих. Мать с отчимом, влюбленный Паша, Слава, которые волнуются об Эрике и проявляют заботу, - это же скучно, обыденно. Опостылело, в общем. Кто-то скажет, что юноша «с жиру бесится», но мы-то помним: «Мир печален оттого, что марионетка впала в меланхолию».

В животноподобном Лёхе герой видит что-то такое, что недоступно другим. Эрик влюбляется в «инакость», бьющую через край энергию, искренность. Ему кажется, что он нашел то, что искал. И он прав. Трагедия обеспечена. А Лёха действительно особенный: греет за пазухой собаку, вспоминает, как бабушка водила его в церковь, при этом подвержен чуть ли не трогательным языческим суевериям.

Если Эрик – это главный герой песенного цикла «Зимний путь», то Лёха – лермонтовский демон, неприкаянный и несущий смерть тем, кто его любит. Его с кем только не сравнивают: Алекс ДеЛардж, Тайлер Дерден… А мне этот персонаж больше всего напомнил Дина Мориарти. Эмоционально воспринимающий искусство молодой человек, который врывается в богемную тусовку и переворачивает там все вверх дном. Юноша, который может ненадолго стать музой, хотя сам ничего не создает, а лишь разрушает все, к чему прикасается.

В финале я, хотя знала, чем кончится история, смотрела на этого демона и поверить не могла: «Как так? Ты же под Шуберта плакал!» Мне говорят, что он просто сентиментален, как и многие нехорошие люди. А я думаю, что Лёха не смог смириться с тем, что в нем пробудил Эрик, предпочел это подавить, как мы и делаем часто, боясь оказаться уязвимыми.

Шуберт, общественный транспорт, шумная драка, Шуберт, он, в драной куртке и нелепых красных штанах, выхватывает у него в последней надежде телефон с наушниками, взамен оставляет брелок-ящера – с такого противоречивая происходит их первая встреча. Они вроде просто переглянулись, мгновенно разошлись, как в море корабли; но Эрик, столичный студент с мощными вокальными данными, уже не сможет забыть озлобленное на весь мир выражение изможденного лица Лехи. И они, конечно, сойдутся, и позже и во второй, и в третий раз – но эта любовная драма, положенная в основу песенного цикла, не может закончиться на позитивной ноте.

Казалось бы, в наше время нет ничего прозаичнее, чем фестивальная гей-драма, развернувшаяся в современных, суровым к героям реалиям. «Зимний путь», кочевавший туда-сюда от одного западного показа к другому, в общем-то, не столько показательный пример одного из, а случай удивительный во всех отношениях – ведь в итоге ни режиссеры, ни актеры так и не получили хоть сколько-нибудь значимого приза. Да и не в них дело - но судя по количеству отданных под его прокат площадок, местные цензурщики окончательно растеряли остатки ума, учитывая, что откровенность здесь ограничивается ровно двумя поцелуями за весь фильм. А брань, столь часто заменяющая в сюжете человеческую речь, не то, чтобы дело обычное, или часть русского языка – хотя и это тоже – но было бы странно, начни промерзший оборванец соответствовать этическим, или, не дай Бог, общественно-элитарным нормам. Они, то есть нормы эти, вообще периодически отодвигаются авторами далеко на второй план, обнажая нерв истории, и не дающей ей в отдельные моменты скатиться в гламурную чернуху ну хотя бы недавнего Прыгунова.

Из крайности в крайность, от черного к белому - один поет Шуберта, другой с его слов, читал рэп под гитару. Лейтмотив встречи высокого с низким не просто проносится через все действие, но скорее, речь идет о столкновении не двух даже разных миров, а Галактик, и каждая со своей системой координат; из последнего аналогичного, можно припомнить нашумевшую «Жизнь Адель», где не смогли ужиться свободная художница и учительница литературы, причем, в первую очередь не из-за животных инстинктов. Правда, у Кешиша девушка саморефлексовала, а у Тарамаева с Львовой ровно наоборот. Не любовь, и даже не страсть, а влечение не физиологического свойства, а практически скупая, мужская дружба, перерастающая во что-то незримое, раскаляющее экран добела. Где Ткачук высекает искры одним взглядом, Франдетти – играет намеками, полутонами. При всем при том Эрик чистой воды страдательная фигура – ищущий вдохновения певец, переживший на наших глазах тотальный, сбивающий с ног крах иллюзий. Эскапизм, свойственным творческим натурам, медленно, но верно, сделал свое дело. Дуализм первобытного инстинкта хищника и утонченной чувственности, рационального и хаотичного, взвешенного и сиюминутного, грамотно вписанный между строк – благодаря уже только этому из сценария вымывается вся фальшь и порой витавшая в воздухе патетика.

Шуберт и его «Зимний путь» тоже, в свою очередь, равномерно соседствует со все более сгущающей к финалу краски цветовой палитрой – взрываясь одновременно с саундом в невероятном, подверженном какой-то необъяснимой галлюциногенной атмосфере приближающегося конца, эпизоде в ночном клубе – и одновременно вычищая, выскребая даже из всего этого какие-то лишние эмоции, китчевую эстетику, если и проявлявшую себя, то не на долго. Во всех этих «Блядь!» и бессвязных разговорах (правда первого очень много, второго – чуть) и проявляется, если не искренность (ведь даже при таком накале, режиссеры по возможности дистанцируются от персонажей), то какой-то здравый взгляд на жизнь, где романтики не выигрывают самых важных конкурсов априори – им ведь заранее уготовано место на осколках с грохотом обрушенных надежд.

С чувством исполненного гражданского долга перед гонимым, униженным и оскорбленным лгбт-сообществом возвращаюсь с просмотра «Зимнего пути». И думаю, почему этот фильм вряд ли вызовет одобрение его активистов, их визгливое неудовольствие почти мифическими чиновничьими препонами к его прокату.

После запрета в «Родине», «Зимний путь» идет в Петербурге в единственном месте: в кинотеатре «Художественный» на Невском проспекте, в маленьком зале на 20 мест, в, мягко скажем, не самое удобное время для работающих днем зрителей: в 15: 50 и в 0: 15. В среду зал, однако, оказался полностью заполнен в четыре часа дня, в основном женскими парами, двумя одинокими мужиками и нашей крепкой ячейкой из двух половозрелых мужчин.

Как не покориться суровому, точеному, жесткому обаянию этой пронзительной картины, всем этим дракам, погоням, безжалостным кровавым побоям, забористой матерщине, бродяжьему шику и брутальной мощи современного босяка Лёхи в исполнении Евгения Ткачука. Как не залюбоваться руинами, трущобами и зимним кружевом призрачной и пустынной Москвы. Как не растечься ностальгической благодарной слезой от полных отстраненной печали звуков песен Шуберта, от магической сверхъестественной эротики рубинштейновского «Демона». Очень хотелось бы узнать, какая запись «На воздушном океане…» была использована, уж очень хороша. И, конечно, как не задуматься о судьбе этой во всех отношениях замечательной ленты у целевых аудиторий.

Профессиональные кинематографисты уже отметились призами и восторженными отзывами. ЛГБТ-сообщество, его говорящая часть, пока, похоже, молчит. Но что оно может сказать?

Периодически смотрю усредненную американскую и европейскую комедийно-мелодраматическую продукцию на темы тяжелой гей-жизни в поисках «половинки» или создания крепкой семейной ячейки постиндустриального капиталистического общества. И понимаю, насколько прочно сформированы ею представления отечественных борцов за брачное равноправие. Насколько им важно связать сексуальное влечение к лицам своего пола с представлениями о домашнем семейственном уюте, о кофе в постель, о пушистых медвежатах в подарок на день святого Валентина, о приторных поцелуях в прямой трансляции непосредственно во всемирную сеть Интернет.

«Зимний путь» взрывает именно этот шаблон, бросая зрителя прямо на лезвие щемящей отделенности, неприкаянности, отчаяния, неодолимой тяги к мучительству себя и окружающих, в эту сосущую под ложечкой тревогу, пустоту и страх. Попадаешь в атмосферу унылого тягучего саморазрушения под именем декаданса. Этих безрадостных встреч ветшающих одиноких жеманных мужчин в облаках табачного дыма, винно-водочных паров, наркотических флюидов. Этого скучного фиглярства в блестках и перьях или с голой задницей, выдаваемого за эпатажную оригинальность. Этого помутнения рассудка и зачерствения сердца среди развалин задаром доставшейся роскоши, драгоценностей мифической княгини Мещерской. Зря потраченной молодости, зря проживаемой жизни.

Эта жизнь, столь узнаваемая, стол знакомая лгбт-большинству, молчаливому и тогда и сейчас, не однажды подступала и ко мне. На рубеже 1980—1990-х, на плешках, чердаках и в подвалах родного города Н., куда я боязливо и неодолимо крался после классов музыкальной школы. На рубеже 1990—2000-х, в угарном дыму «Матросской тишины», во время тревожного разбойничьего рысканья по Сосновке, на пронзительном ветру в галереях «Гостинки», на зябких скамьях Екатерининского сада. И грабила и избивала до полусмерти. Как выяснилось, она и сейчас где-то неподалеку, таится и дышит где-то совсем рядом с тонкой и цветастой оболочкой относительного благополучия.

В каком презрении теперь эта жизнь у гей-правозащитников, заседающих на Лиговском проспекте и повествующих друг другу о правовых и психологических аспектах защиты их права на человеческое достоинство. С каким осуждением относятся к ней дружественные гетеросексуалы, дразнящие Милонова шестицветными флагами на Марсовом поле. Как стесняются ее непрозрачные респектабельные геи, обзаведшиеся постоянными парами, худо-бедно обустроившие свою домашнюю обстановку, обзаведшиеся тем, что могут потерять на митингах и манифестациях. Как все они чуждаются, как поносят, какими обидными словами величают тех, кто решился прожить эту жизнь, тех, кто проживает ее…

Я наслаждался его проницательной и беспощадной иронией, хирургически точной и яркой картинкой, и музыкально выстроенной кинематографией, особенно сценой конкурса. В этой красоте, конечно, не ускользали от внимания и отдельные досадные моменты. Бледноватая игра Франдетти (Эрик), крупный просчет в композиционной структуре. После сильнейшей, глубочайшей эмоционально опустошающей сцены конкурса, четверть фильма вплоть до самого конца — расслабляющая почти пустопорожняя суета, не перекрывающая, не переключающая, лишенная развития, с единственным прекрасным вставным номером транс-дивы в клубе. Заключительные кадры с катящимися в снежной пыли главными героями вообще отдают штампом и плагиатом (ср. финал «It’s my Party», 1996). На мой взгляд, также просчет — давать финальные сцены на фоне арии Демона, а не песен Шуберта, являющихся основным музыкальным материалом.

И все же «Зимний путь» — событие. И реакция на него, как и ее отсутствие, — знак. По которому можно узнавать своих. И отсекать чужаков.

Одарённый певец Эрик готовится к музыкальному конкурсу, но вместо прописанных тренировок, тратит время на ночные пьянки-гулянки. Лёха — опустившийся маргинал, съехавший с родного города, из-за нежелания гробить здоровье на вредном заводе, и теперь промышляющий воровством. За три дня до конкурса эти двое мимолётно встретились в автобусе.

«Зимний путь», снятый актёром и режиссёром Сергеем Тарамаевым, известным мне по шикарному исполнению роли Ардальон Борисыча в «Мелком Бесе» Владимира Досталя, долго шёл до русского зрителя, путешествуя по европейским фестам, и прибыв в Москву, чуть не оказался завёрнутым чинушами, из-за усмотренной в картине гей-пропаганды. Что особенно смешно, когда совсем недавно в тех же кинотеатрах на ура крутились такие фильмы как «Жизнь Адель» и «Грязь».

Говоря по-честноку, так оно формально и есть. Это мелодрама про однополую любовь, но только формально. Завёрнутая в суровые городские реалии, где традиционно у нас стыкуются лоск и нищета, авангард и гопота, история, украшенная очень живыми героями и крайне натуральными и динамичными диалогами повествует, скорее, о платонической привязанности двух непохожих людей. В сравнение можно сказать, что даже у Вонга Кар-Вая в «Счастливы вместе» выходит с этим пунктиком жестче. Зато по духовной агрессивности сближения «Путь» мне напомнил такое же тяжелое беспросветное кино «Любовники с Понт-Неф», где страдающая героиня встречает бездомного под мостом и покидает семью и кров, чтоб доживать остатки жизни в его обществе. Здесь тоже герои со странными судьбами. Талант, от отсутствия стремлений постоянно уходящий в депрессивный водочный загул, или «реальный пацан», не стесняющийся отбирать еду в столовой и воровать домашних собак. Встреча этих двух кадров в каком-то роде привносит некоторое новшество в их жизнь. Один постигает высокое, проникаясь классической музыкой, другой находит нужное вдохновение в странном друге для исполнения своей партии. Естественно, финал у подобной истории неизбежно трагичен, так как пути у героев максимально иные.

В целом, кино, как у нас водится, получилось холодное, мрачное и суровое (название очень в тему), но по итогу оставляющее после себя светлое впечатление, которое ни коим образом не смог оставить ещё один распиаренный в то время проект «Интимные места», исключительно вгонявший в краску.

8 из 10

«Сон, прогулки, Шуберт» — правила, которые Эрик должен соблюдать, чтобы выиграть конкурс. Казалось бы, алгоритм на пути к славе более чем прост и осуществим. Эрик — словно герой из выхолощенного мира на первый взгляд. Он принадлежит миру высокой культуры: консерватория, фраки, Шуберт. Как будто человек коснувшийся такого прекрасного и вечного как искусство приближен к истине в большей мере, чем остальные. Это выделение из толпы подчеркнуто и внешне. Аристократичный профиль, длинные волосы, пальто по силуэту, Леха его даже сравнивает с индийским принцем. Эрик настолько не вписан в современный контекст, что даже за Шубертом не слышит, что позади него в автобусе потасовка. Его медитативный покой обрывается, когда Лёха отбирает телефон. Отбирает часть священного у Эрика — с помощью телефона он приобщался к миру венского романтизма. Леха же грубо вырывает телефон, демонстративно садясь напротив Эрика, манифестируя своими красными штанами пошлость обыденности, которая нагло врывается в принципиально иное пространство оперного певца. Но Леха оставляет взамен часть себя — брелок в виде ящерицы. Ящерица, которой отрываешь хвост, а она продолжает бежать дальше. Ящерица, которая продолжает жить, даже когда её глаза наполняются кровью. «Да у вас пидорасов, ничего святого в жизни нет» — с обидой бросает Лёха Эрику, как бы оправдывая свою горечь от потери брелка, и поясняя, что в его жизни святое — это животное начало.

Эрик сжигает ненужную безделицу без задней мысли, не придавая ей особого значения. Своим действием лишенным какого-либо смысла, он уничтожает чей-то мир, нагло врывается в его ценности. Эрик не может отпустить Лёху, поэтому зовет его в гости, не говоря о пропавшей ящерке. Он почувствовал в Лёхе что-то от настоящей жизни в его животной грубости. Из него рвется наружу чистая витальная энергия, но она не имеет четкого вектора, поэтому Леха способен только на разрушение, а не на созидание. Созидательной энергией обладает Эрик, он воплощает в жизнь музыкальные образы, но в полной мере это получается у него только тогда, когда появляется слушатель. Не высоколобый профессор, не жюри конкурса, а Леха, которого абсолютно искренне тронуло чистое пение Эрика. Герои должны были сойтись «как лед и пламень» в своем парадоксальном различие и невидимом поначалу сходстве.

Лёха — простой парень, в его среде можно пойти либо на завод и посадить себе сердце, либо пойти на другой завод и посадить себе легкие. Лёха оставляет при себе жизненно важные органы, и бросается в пустошь города на выживание, промышляя мелким разбоем. В отличие от Эрика, Леха не является воспитанником какой-то культурной среды. Мы ничего не знаем ни про его жизнь, ни про его родителей, может потому что и нечего знать. Отсутствие корней как непреодолимый элемент современной жизни. Но Эрик со своим классическим воспитанием не выглядит выигрышно. Его образ не выстроен на контрасте с Лёхой. Конечно, герои абсолютно разные, но разница между ними построена лишь на внешних слоях. За благородной внешностью и корочкой Консерватории скрывается абсолютная холодная пустота, которую Эрик пытается наполнить красотой и смыслом. Даже водку просит «вон ту, красивую». Ни Шуберт, ни мать, призывающая Эрика «созреть», ни любовник не могут заполнить душевную пустоту. Только любовь может вылечить Эрика, любовь как воля к жизни, а не очередная интрижка с накрашенным парнем.

Искусство не может быть построено на ложных чувствах, иначе оно лишается своей духовной составляющей. Эрик не может петь арию, потому что не слился в единый экстаз с музыкой — пустота не может дать почву для творчества. Тема творчества актуальна не только для Эрика. На вечеринке один актер исполняет экстравагантный перформанс, будто пародируя театральное действо, второй пытается импровизировать претенциозный монолог, представляя себя в новом актерском амплуа. Но артисты, по-видимому, также как Эрик страдают от своего внутреннего холода. Имитация искусства перекликается с имитацией любви. Любовь между двумя равнозначными мужскими началами, которая не ведет к созданию новой жизни, может привести только к трагичному исходу.

«Это фильм о тотальном одиночестве. Мы написали этот сценарий, потому что чувствуем себя именно так». — Как сказали сами авторы (Тарамаев, Львова). Но важно не то, насколько режиссеры проникли в состояние зимней безысходности, а насколько это состояние отражает настроение многих на уровне статистики.

Зимний путь двух героев должен привести обоих к некому конечному пункту. Но даже при условии, что у них все карты на руках, они не улетят ни в какой Мумбай, они обречены. Герой Эрика — трагичен, и его ожидает только смерть, Лёха же выбрал свой способ существования, скитаясь ящером в городских переулках, сбрасывая с себя шкуры. Пребывание в пути — пребывание в динамике, а потому бегство от себя — закольцованный процесс, который может прервать только смерть. С мотивом бегства рифмуется первая сцена фильма, в которой девушка бежит по платформе — больше эта девушка не появится.

Но всё же в самой картине есть настоящее искусство — надежда на отсутствие пустоты, отсутствие небытия. Музыка Шуберта, которая сюжетно и настроенчески идет тон в тон с фильмом пересекается в своем романтичном трагизме с уникальным вокалом Клауса Номи известным своей арией «Гения Холода» из оперы «Король Артур» Генри Пёрселла. Цикл «Зимний путь» уже не первый раз оказывается на экране. Эрика, главная героиня «Пианистки» (М. Ханеке, 2001) дает буквальный код для прочтения: «Вы понимаете, что такое холодность? Музыка не просто описательный ряд. И не тонет в безразличии и сентиментальности».